Затем Франсуа вошел в часовню, ту самую, где был посвящен в рыцари. Там было холодно и пусто. Он опустился на колени на том месте, где провел ночь в бдении над оружием. Был ли он верен обету той ночи? Достаточно ли противостоял своему наиболее опасному врагу, то есть самому себе? Один Бог может дать ответ на этот вопрос…
Выйдя из часовни, Франсуа захотел взглянуть на Югову лабораторию, куда Елеазар никогда не входил, да и сам Ангерран, насколько ему было известно, тоже. Последний, кто туда наведывался, был, должно быть, его дед, Жан де Куссон, умерший задолго до его рождения; даже Маргарита едва его помнила.
Лаборатория помещалась на втором этаже Юговой башни. Франсуа перебрал многие ключи, прежде чем нашел нужный, и, наконец, открыл ее с замиранием сердца. Он был готов обнаружить там любое, сколь угодно зловещее убранство, но помещение, наполненное пылью и паутиной, походило больше на библиотеку, чем на лабораторию. Повсюду громоздились книги: на полках, на полу, на длинном столе, занимавшем большую часть комнаты, в обоих креслах, довершавших меблировку. Франсуа взял одну наугад. Его удивил переплет: он не был гладким, как полагается коже, да и цвет непривычен — не черный и не коричневый, а серый. Впрочем, приглядевшись внимательнее, он заметил и на остальных томах такие же переплеты… Вдруг Франсуа вскрикнул от ужаса и выпустил книгу из рук. Волчья шкура! Вся Югова библиотека переплетена в волчьи шкуры!
Франсуа покинул комнату, поспешно запер ее и отправился за своим конем, чтобы как можно дальше бежать от этого проклятого места. Через несколько минут он галопом пронесся через подъемный мост.
Франсуа двинулся вверх по реке. Вид заснеженной местности его успокоил. Плакучие ивы, окаймлявшие берег, голые, заиндевевшие, показались ему еще красивее, чем в зеленом уборе. Франсуа решил проехать еще дальше, туда, где дрался когда-то с Кола Дубле, деревенским силачом.
Не задерживаясь, он проехал мимо прачечной, где повстречался с Марион. Там все обледенело, и с навеса спускались длинные сосульки. Франсуа вспомнил, как взбаламучивал воду, чтобы скрыть свою наготу, красный от смущения, под женский смех, и как уткнулся носом прямо в служанкино декольте. Он даже чуть не повернул назад: на этих берегах его поджидала одна только печаль по былому.
Однако Франсуа продолжил свой путь. Немного поодаль он завидел мельницу, чье неподвижное колесо со ступицами, блестящими от инея, походило на странное светило. Сир де Вивре подъехал поближе. В заснеженном саду играла девочка лет семи. Внутри дома женский голос весело напевал грустную песенку:
Отлив мне рыцаря принес,
Прилив уносит прочь.
Кому поведать горе мне,
Кроме ракушек морских?
Пение внезапно оборвалось.
— Флора, домой! А то простынешь.
Девочка послушалась, бросив на ходу удивленный взгляд на неподвижного всадника. Дверь за ней закрылась. Франсуа еще долго оставался без движения, несмотря на мороз, который пробирал его до костей. Ему вспомнились слова Маргаритки: «Это будет девочка, и я назову ее Флорой…» Флора, дочь, его единственное дитя!.. Франсуа видел ее лишь мельком, но все же достаточно, чтобы заметить, насколько она на него похожа, и это его потрясло. Ему нельзя тут оставаться. Его жизнь не здесь. Все это — лишь прошлое, былое, глядя на которое он не испытывал ничего, кроме боли. Франсуа развернул коня. Невольно он и сам принялся мурлыкать русалочью песню. Поймав себя на этом, он гневно вскрикнул и пустился в галоп.
***
Ночь, которую он провел с Ариеттой в своей юношеской комнате, была исполнена замешательства. Слишком сильно напоминали о себе призраки Марион и Ивейна, чтобы ему было хорошо здесь со своей женой. Да и она впервые утратила свою улыбку.
Даже не слыша от нее жалоб, Франсуа понял, что ей не нравится в этом месте. Ариетта не чувствовала себя здесь дома. Их очаг, их гнездо находится все-таки в Вивре… Франсуа объявил, что завтра, как только он уладит с управляющим все хозяйственные дела, они уедут.
Поутру он вызвал Елеазара в зал оружия, музыки и книг. Помещение имело все тот же торжественный вид. Зал был огромен. Ближе ко входу располагались тяжелый стол и кресло сеньора, вдоль стен — длинный ряд доспехов и разнообразные музыкальные инструменты, а у дальней стены — библиотека.
Имелось, правда, и изменение, одно-единственное. Рядом с портретом Флоры, покойной супруги Ангеррана, появился теперь портрет и самого Ангеррана. Это было замечательное произведение. Живописец изобразил старого сеньора с таким правдоподобием, что он казался живым. Но в то же самое время в его облике было что-то идеальное, неземное… Франсуа спросил у Елеазара, кто сотворил этот шедевр.
— Я, монсеньор. Я сделал это по памяти, когда узнал о его смерти.
— Значит, ты художник?
— В первый раз в жизни взял я кисть. Сам Бог водил моей рукой.
Ариетта, устроившаяся в музыкальном уголке, взяла арфу и стала напевать. Это была песня на английском языке, слов которой Франсуа не понимал, но, судя по томным интонациям, говорилось там о любви.
Елеазар Симон разложил на столе толстые книги и пустился в долгие объяснения. Франсуа не очень-то в этом разбирался, поскольку никогда не имел склонности к цифрам. Но ему это было и неважно. Если в течение столь долгих лет его дядя удостаивал полным доверием этого человека, значит, он заслуживал такой чести. С другой стороны, внешний вид замка и окрестных угодий были наилучшим тому доказательством: все в Куссоне дышало довольством и процветанием…
Франсуа прервал Елеазара. С него было достаточно. Он приказал отныне высылать Жану в Корнуайльский коллеж денежное содержание, настолько значительное, насколько позволят доходы замка. Потом задал вопрос, который был гораздо ближе его сердцу:
— А как тебе удаются дела военные? Только не говори мне, что Бог сотворил тебя одновременно банкиром, художником и солдатом.
— Нет, монсеньор, как и все мои соплеменники, я ничего не смыслю в военном ремесле.
— Как же ты добился того, что Куссон выглядит столь прекрасно защищенным?
— Просто я стараюсь подобрать лучших людей и хорошо им плачу. Думаю, окружить себя толковыми капитанами ничуть не хуже, чем самому быть полководцем.
Франсуа помолчал. Ему вспомнилась позиция дофина, будущего Карла V… Он одобрительно кивнул головой.
— Хорошо, Елеазар. Я собираюсь уехать в Вивре. За тобой остаются все те должности, которые доверил тебе мой дядя.
Елеазар Симон поклонился с тем выражением глубокой почтительности, которое Франсуа у него замечал много раз.
— Благодарю вас, монсеньор. Могу ли я сделать вам одно признание? Для меня служить вам — больше чем честь, это священный долг.
