– Я расплатился с тобой, Жорж, – злобно бросил трупу Кабош.
Лануа с людьми Кабоша вошли в дом. На улице по-прежнему было безлюдно, что, как нельзя лучше, способствовало их планам. Раздался голос госпожи Гранье, зовущий мужа.
– Успокойте её, – приказал Гилберт де Лануа, – а заодно и остальных обитателей этого дома.
Подручные Кабоша разбрелись по дому в поисках жертв, а сам он отправился на голос госпожи Гранье. Женщина удивлённо захлопала глазами при виде Кабоша.
– Что вы здесь делаете?
– Сейчас объясню, – Кабош быстро подошёл к женщине и, бросив на её лицо подушку, начал душить. Из-под подушки раздались приглушённые вопли. Госпожа Гранье начала отчаянно сопротивляться, выворачиваясь всем телом. Ей удалось дотянуться рукой до лица Кабоша и разодрать щеку, от глаз до подбородка. Кабош завыл от боли.
– Будь ты проклята, стерва, – в бешенстве закричал Кабош и, отбросив в сторону подушку, начал вонзать в её тело кинжал. Он делал это до тех пор, пока женщина не затихла. Кабош вытащил тело женщины из спальни и бросил рядом с телом мужа. Вскоре подручные приволокли ещё три тела – детей Гранье. Старшему едва исполнилось 10 лет.
– Что дальше? – вытирая кровь со щеки, спросил Кабош.
– Мы уйдём и спрячемся за углом, а ты вопи как можно громче, стучи во все дома и говори всем, что видел, как из дома выбегали д'Арманьяки!
– Понятно!
Гилберт де Лануа из-за угла наблюдал, как артистично действовал Кабош. Его истошные вопли разбудили всю улицу. Из соседних домов начали выходить люди с обеспокоенными лицами. Когда набралось человек сорок, Кабош с трагическим видом обратился к ним:
– Братья и сестры! Добрые люди Парижа! Подлые д'Арманьяки совершили убийство ни в чём не повинных людей. Мой друг Жорж Гранье убит злодеями. Всю его семью зарезали, словно свиней. Смотрите, – Кабош распахнул входную дверь дома Гранье.
Горожане застыли при виде пяти мёртвых тел, лежавших в крови. Кабош опустился на колени перед телами и начал причитать. Горожане безмолвствовали. Гилберт де Лануа решил, что настала пора и ему вмешаться. Он вышел из укрытия и, приблизившись к группе горожан, спросил: – Что происходит?
Те указали на трупы. Гилберт де Лануа подошёл к Кабошу и спросил:
– Что здесь произошло?
– Страшное убийство, – не переставая причитать, ответил Кабош.
– Ты видел, кто это сделал?
– Это были д'Арманьяки, я видел их, – закричал Кабош, – это они убийцы. Смерть им. Смерть убийцам невинных людей.
Гилберт де Лануа обернулся к толпе горожан, которых с каждой минутой становилось всё больше. Привлечённые шумом, сюда начали стекаться люди с соседних улиц.
– Д'Арманьяки не уважают нас! Они ненавидят и презирают нас! Они безнаказанно убивают нас! Неужели мы не должны отомстить, а должны молча терпеть? Нет! Мы отомстим за наших братьев! Убийц ждёт смерть!
Гилберт де Лануа поднял вверх руку, сжатую в кулак: – Смерть д'Арманьякам!
– Смерть д'Арманьякам, – вслед за ним закричал Кабош, потрясая руками.
Несколько мгновений горожане колебались. Толпа с каждой минутой увеличивалась. Наступал решительный момент. Всё зависело от того, как поведёт себя толпа. Толпа колебалась. Но вот раздался один робкий голос, за ним последовал второй, третий, а вскоре вся толпа ревела:
– Смерть д'Арманьякам!
– Вперёд, братья, убьём подлых изменников, – закричал Гилберт де Лануа.
– Убить д'Арманьяков! Убить! Убить! Убить! – эхом прокатилось по толпе.
– За мной, братья, – Кабош бросился бежать по улице, толпа ринулась за ним.
– Кому под силу остановить морские волны, – пробормотал Гилберт де Лануа, глядя вслед обезумевшей толпе.
* * *
Мысль о тёплом одеяле не раз мелькала в голове Филиппа. Пронизывающий ветер пробирал Филиппа до дрожи. Он, как верный страж, сидел на крыше, зорко оглядывая все близлежащие улицы. Однако холод становился всё нестерпимей, и Филипп по зрелому мышлению решил, что ничего страшного не случится, если он покинет свой пост на несколько минут и сходит за тёплым одеялом. Придя к такой мысли, Филипп поднялся со своего места, разминая затёкшие колени. Едва он собрался было спуститься, как вспыхнувшие вдалеке отблески яркого пламени привлекли его внимание.
Где-то между улицами святого Жакуйя и святого Жана, близ набережной Сены, разгорался сильный пожар. Спокойные воды Сены отражали языки пламени, отчего казалось, будто горит сама река. Забыв о холоде, Филипп, словно, зачарованный, смотрел на пожар. Слева, где-то между улицей святого Жакуйя и Лувром, вспыхнул ещё один пожар. Третий вспыхнул вблизи улицы святой Катерины. Затем Филипп увидел ещё один, уже с левого берега Сены, близ торгового моста и улицы Сен-Дени. Пожары вспыхивали один за одним. Филипп насчитал их более двух десятков. От пламени пожаров небо стало кровавого цвета. Огонь притягивал Филиппа. Он решил во что бы то ни стало посмотреть вблизи на это зрелище, а возможно, он сможет кому-то помочь. Последняя мысль преисполнила Филиппа гордостью. Ему уже виделось, как он спасает людей, и как отец его хвалит.
– Отец, – спохватился Филипп, – он ни в коем случае не должен узнать о том, что я собираюсь сделать, иначе меня попросту запрут в комнате.
Филипп буквально скатился с крыши в узкое отверстие. Оказавшись на чердаке дома, Филипп торопливо спустился по деревянной лестнице в коридор. Оттуда он побежал в свою комнату. Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы облачиться в лёгкие доспехи, которые отец велел изготовить специально для него. Филипп опоясался коротким мечом, засунул купленный у калеки кинжал в сапоги, верхние края которых доходили ему значительно выше колен. Набросил на плечи тёплый плащ, который был несколько великоват для него, и оттого он никак не мог застегнуть пряжку на груди. Наконец, справившись с пряжкой, Филипп выскочил из своей комнаты, начисто забыв, что кроме всего прочего ему следовало прихватить с собой шляпу. Филипп, крадучись, миновал опочивальню своих родителей и, вздыхая с явным облегчением, спустился во двор. Во дворе в него уперлись четыре удивленных взгляда отбывающих ночное дежурство подле ворот стражей.
Филипп напустил на себя важный вид и отважно направился к строю боевых коней, привязанных здесь же, у одной из стен. Громадные животные вызвали у него неподотчётный страх. На таких лошадях ему ни разу не приходилось не то что ездить, а даже сидеть в седле. Но Филипп и глазом не моргнул, отвязывая боевую лошадь своего отца от изгороди. Не подавая и виду, что он боится лошадь, которую, взяв за уздцы, вёл к наружным воротам, Филипп громко и чётко бросил стражам:
– Отворить ворота!
