Еще более высокий авторитет, миссис Урсула, жена цирюльника Бенджамина Садлчопа, придерживалась точно такого же мнения.
Таковы были дары и достоинства, которыми природа и мнение окружающих людей наделили обоих юношей.
В один прекрасный апрельский день, выполнив предварительно свои обязанности по прислуживанию хозяину и его дочери за столом во время обеда в час дня — такова, о юноши Лондона, была суровая дисциплина, которой должны были подчиняться ваши предшественники! — и совершив свою собственную трапезу, состоявшую из остатков с хозяйского стола, в обществе двух служанок — кухарки и горничной мистрис Маргарет, — оба ученика сменили своего мастера в лавке и по принятому обычаю старались привлечь внимание прохожих к изделиям хозяина, расхваливая их на все лады.
Нетрудно догадаться, что в этом искусстве Дженкин Винсент далеко опередил своего более сдержанного и застенчивого товарища. Лишь с большим трудом — ибо он стыдился этой обязанности — Танстол мог заставить себя произносить заученные фразы: «Что вам угодно? Карманные, стенные часы, очки? Что вам угодно, сэр? Что вам угодно, мадам? Очки, карманные, стенные часы?»
Но это унылое повторение одних и тех же сухих фраз, несмотря на перестановку слов, казалось бледным и бесцветным в сравнении с блестящим красноречием разбитного, горластого и находчивого Дженкина Винсента. «Что вам угодно, благородный сэр? Что вам угодно, прекрасная мадам?» — восклицал он дерзким и в то же время вкрадчивым голосом, способным польстить тем, к кому были обращены эти слова, и вызвать улыбку у окружающих.
— Господь да благословит ваше преподобие, — говорил он, обращаясь к почтенному священнику, — греческие и древнееврейские тексты испортили глаза вашего преподобия — купите очки Дэвида Рэмзи! Сам король — да благословит господь бог священную особу его величества! — никогда не читает древнееврейских или греческих книг без очков.
— Тебе это доподлинно известно? — спросил тучный пастор из Ившэмской долины. — Что ж, если глава церкви носит очки — да благословит господь бог священную особу его величества! — попробую, не помогут ли они и мне, ибо, с тех пор как я перенес тяжелую лихорадку — не припомню, когда это было, — я не могу отличить одну еврейскую букву от другой. Подбери-ка мне, любезный, такие же очки, какие носит сама священная особа его величества.
— Вот не угодно ли, ваше преподобие, — сказал Дженкин, вынимая очки и прикасаясь к ним с величайшим почтением и уважением, — три недели тому назад благословенная особа его величества надевала эти очки на свой благословенный нос и, несомненно, оставила бы их у себя для своего собственного священного пользования, если бы они не были, как вы сами, ваше преподобие, можете убедиться, в оправе из чистейшего гагата, что, как изволили заметить его величество, больше подобает епископу, нежели мирскому владыке.
— Поистине, — воскликнул достопочтенный пастырь, — его величество король в своих суждениях всегда был подобен Даниилу! Дай-ка мне эти очки, любезный. Кто знает, чей нос они будут украшать через два года? Наш преподобный брат из Глостера уже в преклонных летах.
Затем он вынул кошелек, заплатил за очки и, приняв еще более важный вид, вышел из лавки.
— Как тебе не стыдно, — сказал Танстол своему товарищу. — Эти очки совершенно не для его возраста.
— Ты настоящий олух, Фрэнк, — ответил Винсент. — Если бы этому ученому мужу очки нужны были для чтения, он примерил бы их, прежде чем купить. Он не собирается сам смотреть через них, а для того, чтобы другие люди могли смотреть на него, эти очки нисколько не хуже самых лучших увеличительных стекол, какие только есть в нашей лавке.
— Что вам угодно? — продолжал он свои зазывания. — Зеркало для вашего туалета, прелестная мадам? Ваша шляпка немножко сбилась набок… Как жаль — она сделана с таким вкусом!
Дама остановилась и купила зеркало.
— Что вам угодно, господин адвокат? Часы, срок службы которых будет длиться так же долго, как судебный процесс, и которые будут служить вам так же верно, как ваше собственное красноречие?
— Да помолчи ты, любезный! — воскликнул рыцарь белого берета, занятый серьезным разговором со знаменитым юристом. — Помолчи! Ты самый горластый бездельник между «Таверной дьявола» и Гилдхоллом.
— Часы, — продолжал неугомонный Дженкин, — которые в течение тринадцатилетнего процесса не отстанут и на тринадцать минут. Да он уже так далеко, что ничего не слышит! Часы с четырьмя колесиками и пружинным рычагом… Эти часы поведают вам, мой дорогой поэт, на сколько времени хватит терпения у публики смотреть вашу новую пьесу в «Черном быке».
Бард рассмеялся и, пошарив в карманах широких панталон, вытащил забившуюся в самый угол мелкую монету.
— Вот тебе шесть пенсов, мой юный друг, в награду за твое остроумие, — сказал он.
— Мерси, — сказал Вин, — на следующее представление вашей пьесы я приведу целую ватагу шумных ребят, и они научат хорошим манерам всех критиков в партере и знатных кавалеров на сцене, а не то мы спалим весь театр.
— Какая низость, — сказал Танстол, — брать деньги у этого несчастного рифмоплета; у него ведь у самого нет ни гроша за душой.
— Дурень ты дурень, — промолвил Винсент. — Если ему не на что купить сыра и редиски, ему придется только днем раньше пообедать у какого-нибудь мецената или актера, ибо такова уж его участь в течение пяти дней из семи. Не пристало поэту самому платить за свою кружку пива. Я пропью вместо него эти шесть пенсов, чтобы избавить его от такого позора, и, поверь мне, после третьего спектакля он будет с лихвой вознагражден за свою монету. А вот еще один возможный покупатель. Взгляни на этого чудака. Посмотри, как он глазеет на каждую лавку, словно собирается проглотить все товары. О! Вот на глаза ему попался святой Дунстан. Не дай бог, он проглотит его статую. Смотри, как он уставился на древних Адама и Еву, усердно отбивающих часы! Послушай, Фрэнк, ведь ты ученый, объясни мне, что это за человек — в голубом берете с петушиным пером, чтобы все знали, что в его жилах течет благородная кровь, кто его там разберет, с серыми глазами, рыжеволосый, со шпагой, на рукоятку которой пошло не меньше тонны железа, в сером поношенном плаще, с походкой француза, с взглядом испанца, с книгой, висящей на поясе с одной стороны, и с широким кинжалом — с другой, чтобы показать, что он наполовину педант, наполовину забияка. Что это за маскарад, Фрэнк?
— Это неотесанный шотландец, — ответил Танстол. — Я думаю, он приехал в Лондон, чтобы помочь своим землякам глодать кости Старой Англии, — гусеница, готовая пожрать то, что пощадила саранча.
