– А теперь, хвастун, – сказал я, – ты пойдешь в заросли впереди или мне идти?
И шагнул вперед, показывая, что готов идти первым.
– Нет, нет, – закричал он, – ты сошел с ума? Чудовище набросится на тебя и разорвет. Смотри, я выстрелю туда из лука. Возможно, если он спит, это разбудит его.
И он выстрелил в густой тростник из лука, не целясь.
Как это случилось, я не знаю, но стрела попала в спящего льва, и, как вспышка света из глубины тучи, он выпрыгнул из укрытия и встал перед нами с топорщившейся гривой, желтыми пылающими глазами и торчащей в боку стрелой. Лев в ярости взревел так, что земля содрогнулась.
– Стреляй из лука, – закричал я. – Стреляй или он сейчас прыгнет!
Но храбрость покинула сердце хвастуна, от страха у него отвисла челюсть, пальцы его разжались, и лук упал на землю. А потом он с криком развернулся и побежал обратно, оставив льва прямо передо мной. Но пока я стоял в ожидании своей участи (а, окаменев от испуга, я был уверен, что убежать мне все равно не удастся), лев вдруг припал к земле и, не отходя ни на шаг в сторону, одним гигантским прыжком перепрыгнул через меня, даже не прикоснувшись. Опустившись на землю, он прыгнул на спину хвастуна и так ударил его огромной лапой по голове, что та разлетелась, как яйцо, брошенное на камень. Юноша упал замертво, а лев встал над ним и заревел. Тут меня охватил такой ужас, что я, не помня себя, поднял копье и закричал. Когда я закричал, лев поднялся надо мной во весь свой огромный рост, так что его голова оказалась выше моей. Он занес надо мной лапу, но я, собрав все силы, вонзил широкое копье ему в горло. От боли он немного отпрянул, поэтому его удар не достал меня и его жуткие когти лишь поцарапали мне кожу. С копьем в шее он падал на спину, потом быстро перевернулся и подпрыгнул в воздух на два человеческих роста, схватившись за копье передними лапами и колотя по нему. Я в ужасе наблюдал, как он дважды подпрыгнул и оба раза упал на спину. Потом силы покинули его вместе с хлещущей багровой кровью и, взревев, как бык, он умер. А я, всего лишь юноша, не шевелился от ужаса, хотя бояться было уже нечего.
Пока я стоял и смотрел на труп того несчастного, кто надо мной насмехался, и на мертвого льва, ко мне подбежала женщина, та самая Атуа, которая, хоть я тогда этого и не знал, отдала на смерть своего родного внука. Она славилась искусством врачевания и собирала на берегу лекарственные травы, в которых прекрасно разбиралась, не зная того, что рядом был лев (дело в том, что львы почти никогда не заходят на возделанную землю и чаще всего встречаются в пустыне и в Ливийских горах). Она издалека видела, как из зарослей выскочил лев и какой-то мужчина его убил. Приблизившись и узнав меня, она поклонилась и приветствовала меня, назвав наследником царей, достойным самых высоких почестей, любимым избранником божественной триады и даже фараоном, фараоном – избавителем Египта!
Но я, полагая, что страх помутил ей разум, спросил у нее, о чем она говорит.
– Я всего лишь убил льва, это что, такой великий подвиг? – спросил я. – Об этом стоит говорить? Есть люди, и раньше были охотники, которые убили множество львов. Разве божественный Аменхотеп, вступивший в царство Осириса, не убил собственными руками больше ста львов? Разве об этом не написано на скарабее, который висит в покоях моего отца? И ты об этом знаешь. И разве он один такой? Почему же ты так говоришь и чем восхищаешься, о глупая женщина?
Все это я говорил очень удивленно, потому что по молодости склонен был воспринимать убийство льва как нечто несущественное, не заслуживающее внимания. Но она не прекращала славословить и называть меня именами настолько великими, что рука не поднимается здесь их упоминать.
– О царственный отрок, – причитала она, – справедливо пророчество твоей матери. О дитя, зачатое от Бога, мудрая Хатор молвила ее устами. Пойми же знамение! Я растолкую его тебе! Этот лев рычит из римского Капитолия, а убитый им человек – Птолемей, македонское отродье, которое, как сорняки, заполонило земли царственного Нила. С помощью Македонских Лагидов ты пойдешь войной на римского льва и сокрушишь Рим. Но македонская шавка накинется на римского льва, и он убьет ее, ты же поразишь льва, и тогда земля Кемет снова станет свободной! Свободной! Только будь чист в своих помыслах, как велели боги, о сын царского дома, о надежда кеми! Но остерегайся женщины-губительницы, и, как я сказала, все исполнится. Я бедна и несчастна, да, и охвачена горем. Я совершила грех, рассказав о том, что должно быть сокрыто, и за свой грех я заплатила страшной ценой – плотью от плоти моей, кровью от крови моей, по своей воле я заплатила за твою жизнь, но никогда не роптала. Но мудрость нашего народа все еще живет во мне, да не отвернутся боги, в чьих глазах все равны, от несчастных. Божественная мать всего сущего Исида говорила со мной – вот только вчера вечером говорила – и направила меня сюда собирать травы и растолковать тебе знамение, которое я здесь увижу. И как я уже сказала, пророчество это сбудется, если только ты сумеешь воспротивиться великому искушению, которое тебя ожидает. Пойдем со мной, о царственный! – И она отвела меня к каналу, где голубая вода была глубока и спокойна и, казалось, застыла, как зеркало. – Теперь посмотри на свое лицо, которое отражает вода. Разве чело это не создано для того, чтобы носить двойную корону – Верхнего и Нижнего Египта? Разве в этих прекрасных глазах не светится царственное величие? Разве творец Птах не создал это тело так, чтобы носить одеяния фараона и поражать взоры тех, кто в тебе будет видеть бога?
Нет, нет, – продолжила она изменившимся голосом, скрипучим голосом старухи, – куда же ты? Не делай глупостей, мальчик. Рана от когтей льва очень опасна, так же опасна, как укус гадюки. Ее нужно лечить, иначе она загноится, и тогда львы и змеи начнут тебе мерещиться в бреду. А потом рана покроется язвами. Уж я-то знаю… Я знаю. Не зря же меня считают безумной. Запомни: все в этом мире уравновешено – в безумии много мудрости, а в мудрости много безумия. Ла-ла-ла! Сам фараон не скажет, где заканчивается одно и начинается другое. И нечего глазеть на меня с таким глупым видом. Видел бы ты сейчас себя – прямо как ряженая кошка, как говорят в Александрии. Давай-ка я лучше вот эти травы приложу к твоей ране, и через шесть дней кожа у тебя снова станет гладкой и светлой, как у трехлетнего ребенка, даже шрама не останется. Я знаю, будет жечь, но потерпи. Клянусь тем, кто почивает на острове Филе или в Абидосе… или Абаде, как его раньше называли наши божественные повелители, или в других священных могилах… Где он на самом деле почивает, мы узнаем скорее, чем нам хочется… Клянусь Осирисом, кожа твоя станет нежной и гладкой, ты будешь чист, как лепестки цветов, приносимые Исиде в полнолуние, если позволишь мне наложить на рану целебные травы.
