Джемс, поворачиваясь к бакалавру, — расскажи мне все подробности дела начистоту.
На этот раз рассказ Бланта был ближе к правде, хотя и отнюдь не беспристрастен. Потом свой взгляд на случившееся изложил Майлз.
— Ты знаешь, Блант, — сказал сэр Джемс, выслушав Майлза, — что я сам разрешил парням идти на реку купаться. На каком основании ты запретил это одному из них?
— Чтобы наказать за дерзость и непослушание. Он бросил вызов всем старшим.
— Ты прав лишь отчасти, — сказал рыцарь. — Если ты отменяешь какой-либо мой приказ или мое разрешение, сперва приди ко мне. Ясно?
— Да, — угрюмо ответил Блант.
— Ну вот и все, теперь ступайте, — сказал рыцарь, — и сделайте так, чтобы я не слышал больше стука каблуков по черепу. Баталия закончена, а смертоубийства я не допущу. Ещё раз услышу, будьте уверены… — Старик оборвал свою угрозу на полуслове и уставился своим единственным глазом на предводителя бакалавров. — А теперь пожмите друг другу руки в знак примирения, — неожиданно предложил он.
Блант сделал движение навстречу Майлзу, но тот спрятал руку за спину.
— Я не дам руки тому, кто бьет лежачих.
— Так тому и быть, — согласился рыцарь. — Можешь идти, Блант. А ты, Фолворт, останься, я поговорю с тобой ещё.
— Скажи, — сказал он, когда они остались вдвоем. — Почему ты не стал прислуживать этим парням, как это делали другие? Такой уж у них закон. Почему ты не подчинился?
— Потому что мне противно быть холопом, да ещё у таких господ. Если бы прислуживать им мне приказали вы, я бы подчинился. А под их дудку плясать не буду.
— Нет, — сказал рыцарь, — такого приказа ты от меня не услышишь. Но как ты собираешься воевать с тремя десятками дюжих парней?
— Не знаю, — ответил Майлз, — но будь их даже сотня вместо тридцати, они не заставят меня прислуживать.
— Эх, простота! — с едва уловимой улыбкой произнёс сэр Джемс. — Это будет не мужество, а глупость. Когда тебя унижает сильнейший, не стоит бросаться на него, очертя голову, это не принесёт тебе ничего, кроме побоев. Сначала стерпи, стисни зубы, а потом, когда придёт твоё время, нанеси удар. Вот наш любимый король Ричард, чего он мог добиться, когда, будучи графом Дерби, выступил против старого короля? Ему тогда накостыляли похлеще, чем тебе сегодня. Будь я на твоём месте, я бы сначала обзавёлся друзьями, и тогда бы уж…
Старик не договорил, но Майлз хорошо его понял.
— Сэр, — сказал он, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, — я благодарю вас за вашу дружбу и прошу прощения за то, что я натворил.
— Дарую тебе прощение, — сказал рыцарь. — Но строго предупреждаю: не образумишься, попадёшь на неделю в темницу. Теперь ступай.
В казарме уже никого не было, кроме верного Гаскойна, который пожертвовал купанием, чтобы остаться со своим другом. И, может быть, этот искренний жест самоотречения в ту минуту был Майлзу дороже всего на свете.
— Ты очень обрадовал меня, Френсис, — сказал он, кладя руку на плечо друга, — даже не знаю, за что ты так меня любишь?
— Так и быть, скажу, — ответил Гаскойн. — Я считаю тебя лучшим бойцом и самым храбрым из всех нас.
Майлз улыбнулся. Стало быть, не так уж напрасно он принял на себя столько ударов в этот день.
— С драками придется подождать, — задумчиво произнес он и рассказал другу о мудрой тактике, придерживаться которой ому посоветовал сэр Джемс.
Гаскойн присвистнул.
— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Сдаётся мне, старый медведь на твоей стороне, Майлз. А коли так, я тоже с тобой, и не только я. Скоро увидишь.
— Как бы то ни было, — ответил Майлз, — теперь надо запастись терпением и копить силы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Вряд ли любое из чудес света принесет мальчишеской душе такое романтическое упоение, как открытие какого-нибудь тайного убежища, где можно укрыться от скучной повседневности, да ещё и наблюдать за суетой не посвященных в твою тайну и потому явно обделенных людей, которые и не подозревают о твоем дозоре, а, стало быть, выглядят глупее тебя.
Именно такое убежище однажды летом нашли Майлз и Гаскойн. Они назвали его «соколиным гнездом», здесь два юных сокола устроили уютный наблюдательный пункт и отсюда любили смотреть вниз, на полные жизни дворы замка.
Позади северных конюшен в старой части крепости стояло огромное, длинное, беспорядочно построенное здание с толстыми стенами, которые уже почернели от времени. Оно представляло собой как бы чехарду разнородных строений грубой, но прочной кладки, и служило пристанищем конюхов и крестьян. Над этим громоздким сооружением ещё высилась круглая башня. Она так заросла старым плющом, что казалась огромной зелёной колонной. Над её обвалившейся вершиной кружили и хлопали крыльями сотни голубей, белых, сизых и пестрых. Несколько окон, кое-где закрытых ставнями, были почти неразличимы в зелёной бороде, а на самом верху виднелся ряд полукруглых бойниц, скорее всего там была открытая площадка.
При виде башни Майлз не раз испытывал жгучее любопытство и однажды, когда они с Гаскойном грелись на солнце, он указал на неё другу и спросил:
— Что это за громадина?
— Это, — ответил Гаскойн, — называют башней Брута [6], говорят, он построил её, когда прибыл сюда, в Британию. Сам я в эти рассказы не верю, однако башня ужасно древняя, и старый Робин Флетчер говорил мне, что в её стенах есть лестницы и переходы, даже какие-то лабиринты, из которых не выберешься, если не знаешь дороги, и тогда уже не видать тебе больше дневного света.
— Ничего себе! — присвистнул Майлз. — Вот уж не думал. А там сейчас живёт кто-нибудь?
— Никто там не живёт, кроме нескольких конюхов и того полоумного гусиного пастуха, который вчера швырял в нас камни, когда мы его передразнивали. Он и его жена, как и все прочие, ютятся внизу в подвале, как кролики в норах. А вообще здесь нет обитателей со времён графа Роберта, лет, наверное, сто. Существует предание, что брат графа Роберта — или сводный брат — был убит в этой башне, и,
