— Здесь, сударь, таких историй много. Да и сам я, вероятно, был украден… или потерян.
— Вот как? А у вас не сохранилось в памяти чего-либо из детства?
— Что-то очень смутное, мимолетные воспоминания; едва я пытаюсь составить из них определенную картину, как они уходят. Вот, например, я часто грежу об Италии. Бывают мгновенья, когда мне кажется, что я могу воскресить в уме родные места. Вижу высокие горы, великолепный сад, красивый дом… А потом, когда я хочу удержать эти призраки, — они рассеиваются, улетают…
Рагастен с необычайным возбуждением жадно слушал его.
— Так вы думаете, — спросил он, — что эта цыганка — не мать вам?
— Я ничего не думаю, сударь, а только что сомневаюсь. Никогда Джипси не вела себя со мной как родная мать. Вот Лантене — дело другое! Его она любит горячо и глубоко… Но прошу вас, не надо говорить обо этом. Признаюсь, меня несколько огорчают воспоминания о прошлом, которое навсегда останется для меня закрытой книгой.
— Как знать? — прошептал Рагастен про себя, а вслух сказал: — Вы правы: тяжко вглядываться в прошлое молодому человеку, во всей силе и страсти цветущей весны! Вам улыбается будущее, вы отважны, рыцарственны, умны…
Манфред, не дослушав, покачал головой.
— Прошлое мое темно, — сказал он, — а будущее еще мрачнее.
— Что за печальные мысли в ваши годы!
— Простите, сударь. Я и на вас нагоняю печаль, а должен был бы стараться быть вам приятным. Ведь вы оказали мне столько важных услуг подряд!
— Нет-нет, — поспешно перебил шевалье. — Я только хотел знать причину вашей печали.
— В самом деле хотели?
— Очень прошу вас, друг мой.
— Удивительно, господин шевалье, какую приязнь и доверие вы мне внушаете. Хоть я с вами едва знаком, но открывать вам душу мне так же утешительно, как Лантене — моему единственному другу.
— Так что же, — взволнованно произнес Рагастен, — говорите от всего сердца!
— Причина моей печали, сударь, очень проста: я всем сердцем люблю одну девушку. Быть может, я люблю ее уже давно, хотя сам себе лишь недавно признался в этом…
— Что ж такого? — улыбнулся шевалье. — Не вижу тут ничего ужасного.
— Сейчас вы поймете. Эта девушка — дочь французского короля.
— Ах, так! Понимаю: вы боитесь, что не сможете преодолеть пропасть, которая вас разделяет?
— Нет, не то. Пришлось бы рассказывать целую драму… Знайте только, что король преследует Жилет.
— Ее зовут Жилет?
— Да, а сама она еще красивей своего имени.
— Но как же король может преследовать собственную дочь?
— Он движим таким необычайным, низким, гадким, невероятным, противоестественным чувством, что и представить себе тяжело. Он любит ее — слышите ли, собственную дочь любит, как влюбленный!
— Ужасно! — сказал Рагастен, но без особого удивления: он уже расспросил Жилет и разобрался в том, как было дело.
— Правда, ужасно? — спросил Манфред.
— Теперь я понимаю ваше горе; вы, должно быть, не знаете, как вырвать свою любимую у отца-извращенца.
— К счастью, она уже не в его власти.
— Тогда что же мешает вам соединиться?
— В том-то моя и мука! Жилет исчезла из Лувра — кто-то ее таинственно похитил. С тех пор я ищу ее, но до сих пор, — в отчаянье закончил рассказ юноша, — все напрасно!
Рагастен с улыбкой посмотрел на него:
— А не хотите ли пойти ко мне домой?
— Почту за драгоценный долг проводить вас, господин шевалье.
— Вы не поняли. Я приглашаю вас к себе домой.
— Неужели? В такой час?
— При чем тут час? Я познакомлю вас кое с кем, кто, пожалуй, сможет кое-что рассказать о мадемуазель Жилет.
— Что вы говорите! — воскликнул Манфред, побледнев.
— Правду.
— Смотрите сударь, как бы не ввести меня в чересчур жестокое разочарование!
— Я, — серьезно сказал шевалье, — слишком хорошо знаю, что это такое. Не страшитесь. Пойдемте, думаю, что вы останетесь довольны.
— Я верю вам, сударь, верю! — взволнованно проговорил Манфред. — Но вас бы не удивило мое смятение, знай вы, какое отчаянье сменилось той радостью, что вы мне сейчас принесли. Но что же я! — спохватился он вдруг. — Непременно позвольте мне взять с собой еще одного человека.
— Вашего друга Лантене?
— Нет! Человека, которого я полюбил и стал почитать, человека, который вырастил Жилет и был ей вместо отца — господина Флёриаля.
— Как! — воскликнул Рагастен. — Господин Флёриаль здесь?
— Так вы с ним знакомы? — удивленно спросил Манфред.
— Нет, не знаком, но много слышал о нем от той самой особы, которая расскажет вам про Жилет. Что же, друг мой, сходите за господином Флёриалем, я не просто позволяю вам взять его с собой, его присутствие необходимо.
Манфред бросился прочь.
— Он мне не сын, — вздохнул Рагастен. — Но от того он не меньше заслужил счастье, которое обретет через несколько минут… Чем больше вижу и слышу этого юношу, тем больше я в нем нахожу высоких достоинств. Что ж, я недаром ездил сюда, если мог двух людей сделать счастливыми — не считая бедного Флёриаля, которого и не чаял здесь найти.
Тут вернулся Манфред. С ним шел человек в черной одежде.
— Господин шевалье, — сказал Манфред, — это господин Флёриаль. Как я вам говорил, я почитаю его за истинного отца Жилет, да и она сама тоже.
Рагастен протянул руку. Трибуле схватил ее и произнес:
— Неужели бывают большие вельможи, что заботятся о счастье простых людей, хотя так легко и приятно их мучить?
— Господин Флёриаль, — ответил ему Рагастен, — я мог бы сказать вам, что я, пожалуй, не такой уж большой вельможа, как вы полагаете. Но я скажу просто, что сам прошел школу несчастий, привык уважать чужие скорби и смотреть на них с состраданием…
— Сударь, — взволнованно сказал Трибуле, — кто бы вы ни были, у вас большое сердце. Честное слово, позвольте мне смотреть вам прямо в лицо: это не часто бывает…
— Что ж, пошли! — улыбнулся Рагастен.
Все трое немедленно двинулись в путь, а за ними шел Спадакаппа.
— Так вы говорите, — спросил Трибуле, — что кто-то может мне рассказать, что с Жилет?
— Вы все увидите, — ответил Рагастен.
Дальше они шли молча и дошли до улицы Сен-Дени.
Ворота во двор были отперты. Рагастен побледнел и бросился к подъезду: он был тоже открыт!
— Боже! — воскликнул он. — Тут случилась какая-то беда! — Он кинулся на лестницу и с тревогой стал звать: — Беатриче! Беатриче!
— Я здесь! — откликнулась Беатриче.
Она появилась на лестничной площадке точно так же, как недавно перед королем. Рагастен с облегченьем вздохнул.
