В тот вечер, о котором мы говорим, Фиби Мейфлауэр впервые увидела это маленькое усовершенствование. Она справедливо сочла его знаком внимания со стороны своего сельского поклонника, желавшего облегчить ей труд, и в течение нескольких минут отдыха, которые она получила благодаря любезному мастеру, думала о его доброте и смышлености, а может быть, и о том, что хорошо бы ему подождать ее у источника и лично получить благодарность за хлопоты. Но она знала, что он задержался в кладовой с этим ненавистным Томкинсом, и предпочитала совсем не встречаться с ним, чем видеть его в сопровождении индепендента.
Пока она размышляла таким образом, коварная фортуна послала к источнику Томкинса, и притом без Джослайна. Когда Фиби увидела, что он загородил собой тропинку, по которой она пришла, у бедной девушки сжалось сердце: она была одна в чаще леса, куда вообще запрещалось ходить в сумерки, чтобы не тревожить засыпающих оленей.
Однако она набралась храбрости и решила не показывать вида, что боится, хотя, когда Томкинс приблизился, взгляд его и выражение лица не рассеяли ее дурных предчувствий.
— Да снизойдет на тебя вечерняя благодать, милая девушка, — сказал он. — Я встречаю тебя почти как старший слуга Авраама, который был управителем так же, как и я, и встретил Ревекку, дочь Вафуила, сына Мильки, у источника в городе Нахоре, в Месопотамии. Разве не должен я сказать вам: «Поставь свой кувшин, чтобы я мог испить воды?»
— Кувшин к вашим услугам, мистер Томкинс, — ответила Фиби, — пейте, сколько хотите; но вы, наверно, уже выпили напитка получше, и к тому же совсем недавно.
И в самом деле, было очевидно, что секретарь явился с пирушки: лицо его слегка горело, хоть он и не был совершенно пьян. Завидев его, Фиби встревожилась, а теперь, когда она заметила, в каком он состоянии, она еще больше испугалась.
— Я только воспользовался своей привилегией, милая Ревекка; земля дана праведникам, и им принадлежи г все ее изобилие. Они будут жить на ней и наслаждаться богатствами ее недр и сокровищами вин, и возрадуются, и сердца их возвеселятся. Ты должна узнать все о привилегиях праведников, моя Ревекка.
— Меня зовут Фиби, — сказала девушка, чтобы отрезвить его пылкий восторг, искренний или притворный.
— Фиби по плоти, но Ревекка по духу, — продолжал он, — ибо разве ты не потерянная и заблудшая овца и разве я не послан для того, чтобы вернуть тебя в стадо? К чему же еще могут относиться слова:
«Ты найдешь ее у источника в лесу, который назван по имени древней блудницы Розамунды».
— Вы действительно нашли меня у источника, — сказала Фиби, — а раз уж вы хотите составить мне компанию, проводите меня до замка и, если будете так любезны, возьмите мой кувшин. По дороге я выслушаю все то приятное, что вы хотите мне сказать. Но сэр Генри любит, чтобы ему подавали стакан воды перед молитвой.
— Как! — вскричал Томкинс. — Неужели старик с кровавыми руками и коварным сердцем послал тебя сюда совершать работу невольницы? Поистине, ты вернешься освобожденной; а воду, которую ты набрала для него, нужно вылить, так же как Давид приказал вылить воду Вифлеемского источника.
С этими словами он, не обращая внимания на крики и мольбы Фиби, выплеснул воду из кувшина.
Затем он поставил сосуд обратно под желобок и продолжал:
— Знай же, что это будет для тебя знамением.
Вода, наполняющая этот кувшин, будет подобна песку в песочных часах, и если в продолжение всего того времени, пока он наполнится до краев, ты будешь внимать словам моим, благо тебе будет и ты вознесешься высоко над теми, кто, отказавшись от наставлений, подобных молоку для грудных младенцев, питается сытной пищей, пригодной для мужей.
Но если вода в кувшине перельется через край прежде, нежели уши твои выслушают и разум поймет мои слова, тогда ты будешь отдана, как жертва и невольница, тем, кто должен обладать всеми благами земными.
— Вы меня пугаете, мистер Томкинс, — сказала Фиби, — хотя я знаю, что вы не желаете меня пугать.
Удивляюсь, как вы осмеливаетесь произносить речи, похожие на такие хорошие слова из библии! Ведь вы же сами смеялись над вашим собственным хозяином и над всеми остальными господами… когда помогали разыгрывать духов в замке?
— Неужели ты думаешь, дурочка, что, когда я обманывал Гаррисона и других, я превысил свои права? Поистине пет. Выслушай меня, глупая девочка. В прежнее время я был самым беспутным и негодным повесой в Оксфордшире, болтался по деревням в престольные праздники и на ярмарках, плясал вокруг майского шеста и ловко играл в мяч и в дубинку… Меня называли на языке нечестивых Филипом Хейзелдином, и я был певчим в хоре, и звонарем на колокольне, и служкой у одного священника по имени Рочклиф. И в то время я не был дальше от правильного пути, чем тогда, когда я прочитал много книг и наконец нашел себе наставников; все они были слепы, все переливали из пустого в порожнее.
Я бросил их одного за другим; последним был бедный простофиля Гаррисон. Без всякой помощи я выбился вперед, к сияющему благотворному свету, которым и ты, Фиби, должна насладиться.
— Благодарю вас, мистер Томкинс, — сказала Фиби, скрывая страх под равнодушным видом, — но мне хватит света, чтобы снести этот кувшин, если только вы позволите мне его взять; и этим светом я вполне удовольствуюсь на сегодняшний вечер.
С этими словами она нагнулась и хотела взять кувшин у источника, но Томкинс помешал ей, схватив ее за руку. Фиби, однако, была достойной дочерью отважного егеря и умела защищаться, не раздумывая; она не смогла взять кувшин, но схватила вместо него большой камень и зажала в правой руке.
— Встань, неразумная девушка, и слушай, — строго сказал индепендент. — Знай, что грех, за который небо карает душу человека, состоит не в. поступке, а в мысли грешника. Верь, милая Фиби, что для чистого все деяния чисты, и грех в наших помыслах, а не в поступках, так же как сияние дня — только мрак для слепого, а зрячий видит его и ликует. Кто еще новичок в том, что касается духа, тому многое предписывается и многое возбраняется, он питается молоком, пригодным только для младенцев, он подчиняется законам, запрещениям и приказам. Но праведник выше этих законов и ограничений.
Ему, как любимому чаду семьи, дана отмычка, чтобы открывать все замки, препятствующие наслаждаться тем, чего желает его сердце. Я поведу тебя, милая Фиби, в такие блаженные места, где ты радостно, невинно и свободно познаешь наслаждения, греховные и запрещенные для тех, кто не принадлежит к избранным.
— Право, мистер Томкинс, отпустите меня домой, — сказала Фиби, не понимая смысла его речей и чувствуя отвращение к его словам и повадкам. Но он продолжал излагать свое нечестивое и кощунственное учение, которое вместе с другими измышлениями лжесвятых принял после того, как долго переходил от одной секты к другой, пока не утвердился в мерзкой вере, что грех, понятие исключительно духовного порядка, существует только в мыслях, и самые безнравственные поступки разрешаются тем, кто настолько вознесся духом, что считает себя выше всяких запретов.
