«На сорок минут ближе к Москве! – тяжело думалось Кольцову. – Неужели это неотвратимо? Неужели Красильников с друзьями не остановят? Конечно, Ковалевский преувеличивает значение этих танков для победы. Но они, действительно, многое могут решить… Многое! Что я могу сделать? Что?..»
Ожидание часто похоже на бессилие: та же растерянность, та же безысходность… И чем больше проходило времени, тем сильнее в душе Кольцова нарастала тревога, в голову лезли разные – то опасливые, то подозрительные, то сумасбродные – мысли.
«Так вот в детстве бывало: на дерево взберешься, сидишь на какой-нибудь не очень крепкой ветке и дрожишь, что упадешь. И вниз спуститься не можешь, боишься! – судил о своем настроении Кольцов. – В сущности, любое чувство – деспот. Но самое деспотичное – тревога. Чего я боюсь? Больше всего неизвестности… Где-то в степи, на перегоне между Новороссийском и станцией Верхне-Баканская, Красильников с товарищами, может быть, идут на смерть. И я ничем, ничем не могу им помочь! Действительно, как в детстве на ветке – сидишь и беспомощно ждешь, когда треснет под тобою сук и ты полетишь на землю… Но Ковалевский спокоен, и Микки спокоен. Спокойны все в штабе… Уверены? Беспечны?.. Нет, не это… Просто для них эти танки, все это – дело неживое. А для меня – кровное».
Время шло медленно-медленно, оно дробилось на какие-то бесконечные, чересчур удлиненные мгновения.
«Где же сейчас эшелон? Постой… наверное, у станции Гайдук. У меня же отмечено: до станции Гайдук – пятьдесят минут… – не в силах унять волнение, прикидывал Кольцов. – Гайдук… потом Тоннельная… и Верхне-Баканская… Где-то там поезд медленно и верно приближается к своей гибели. Но и после того, как махина превратится в искореженные кучи железа, мне еще долго терзаться в неведении… А пока… пока десять часов пятьдесят минут! Эшелон вот-вот прибудет на станцию Гайдук».
Кольцов встал и, стараясь, умерить свое нетерпение, медленно направился в аппаратную. Там, в деловой, многоголосой сумятице, в судорожном перестуке телеграфных аппаратов, возле напряженных и нервных рук телеграфистов, легче было ждать вестей…
* * *
Два мощных паровоза неутомимо тянули тяжелый состав по узкой полоске равнины. Она была черна – ее давно иссушили северо-восточные ветры, которые в этой местности звали бора, и выжгло беспощадное солнце. На этой черноте как лужи белели пятна цементной пыли, задутой сюда с ближайших цементных заводов.
Равнина прямо с разгона упиралась в горы, которые высились в голубом и зыбком мареве. Там, куда под всеми парами мчался поезд, они напоминали давно покинутую людьми крепость с полуразрушенными дозорными башнями и острыми зубцами обветшалых, но еще крепких бойниц.
…Горы подступали все ближе. И вот уже, замедлив ход и натужно пыхтя, поезд стал втягиваться в узкий коридор среди скалистых гребней, поросших одинокими, скрюченными деревьями и кустарниками. Ветер усилился, холодный и кинжальный, он бил в лицо часовым, стоявшим на платформах, и те зябко кутались в воротники своих черных шинелей.
* * *
Кольцов находился все в том же неотступно-напряженном состоянии, следя за каждым движением людей в аппаратной, когда наконец телеграфист протянул ему ленту.
– Ваше благородие, литерный проследовал станцию Гайдук!
Кольцов, читая, протянул ленту между пальцами.
– Следующая Тоннельная?
– Так точно, ваше благородие. Она самая, Тоннельная, потом Верхне-Баканская, потом…
– У вас карты какие-нибудь есть?
– Так точно. Какая нужна?
– Северо-Кавказская и Донецкая дороги!
Телеграфист тотчас отошел к шкафу и, порывшись в нем, выложил перед Кольцовым две карты.
– Вот, пожалуйте! – поспешил доложить он. – Это – Северо-Кавказская. Вот она – Тоннельная!
Кольцов склонился к карте и, уставившись в нее долгим взглядом, сидел молча и неподвижно, перебирая в уме события последних часов.
Гайдук… Тоннельная… Верхне-Баканская… Через черные кружки на карте протянулась короткая и извилистая красная нитка.
– Тут, ваше благородие, такая дорога, не приведи Господи. Горы… Подъемы… Спуски…
– Взгляните, ничего не передали? – вернул телеграфиста к его делу Кольцов.
– Минутку! – Телеграфист шагнул к аппарату и вскоре вернулся с пучком ленты. – Все в порядке, ваше благородие! Проследовали Тоннельную!
После этого, поняв, что ему нечего делать у телеграфистов и на судьбу поезда отсюда он никак не может повлиять, что в приемной у него, наверное, скопилось много дел, Кольцов покинул аппаратную. Медленно расхаживая по приемной, он мысленно представлял, как это будет, если произойдет крушение… Дорого бы он, ох как дорого бы заплатил, чтобы увидеть все это наяву…
Настенные часы показывали без четверти двенадцать. Это давным-давно должно было случиться. Нет, это уже случилось, иной мысли Кольцов не допускал.
– Скоро должно поступить сообщение с Верхне-Баканской, – устало сказал он Микки. – Сходите в аппаратную.
Когда Микки вышел, Кольцов достал из кармана портсигар и нервно закурил. На лбу его блестели студеные бисеринки пота. И опять новое волнение: Микки слишком долго не возвращается из аппаратной, что бы это значило? Наконец Кольцов услышал его шаги.
– Ну что там?
После паузы, которая Кольцову показалась бесконечной, Микки ответил:
– Сообщений еще не поступало, Павел Андреевич.
В четверть первого Кольцов не выдержал и сам заспешил и аппаратную. Пошел для того, чтобы самому услышать, что о литерном – никаких сообщений.
В аппаратной все так же бесстрастно стучали буквопечатающие аппараты, ползли ленты с новостями… Увидев Кольцова, телеграфист привстал из-за стола, обеспокоенно пожал ллечами.
– Все еще никаких сообщений, господин капитан!
– Странно!
Час дня… два часа… Казалось, время утяжелилось… Несколько раз в аппаратную ходил Кольцов. Ходил Микки. Но все было по-прежнему неопределенно, неясно.
– Не могло что-либо случиться, Павел Андреевич? – с тревогой спросил Микки.
– Ну что вы, Микки! Там же кругом охрана! Не арбузы везут!..
– Но почему же в таком случае… – заикнулся Микки, обычно ни о чем серьезно не беспокоившийся.
– Вероятно, где-то на линии повреждена связь, – с серьезнейшим видом высказал предположение Кольцов.
– Вы так думаете?
– Уверен.
Но и в три часа дня сообщений о литерном все еще не было. Кольцов, которому полагалось встревожиться, доложил об этом Ковалевскому.
Командующий, хмурясь, затеял игру с пенсне.
– Что же могло случиться? – нервно вслух размышлял он. И, явно расстроенный неизвестностью, горестно взглянул на Кольцова. Кольцов стоял у стола командующего, всем своим видом говоря, что готов выполнить любое его приказание, но ответить на этот вопрос он не в силах.
