Наконец в августе 1942 года в гавань Шанхая прибыли два корабля, с тем чтобы репатриировать иностранных граждан. Американцы и канадцы погрузились на «Грифолм», а англичан забрал «Камакура Мару».
Но не существовало такого огромного корабля, который мог бы вывезти всех иностранцев, мечтавших бежать из Поднебесной. Вскоре после того как два эти судна покинули гавань, японцы приступили к «перемещению» граждан вражеских государств в концентрационные лагеря.
В феврале 1943 года Генрих Гиммлер, главарь нацистской СС, направил Йозефа Мейзингера, который, будучи начальником варшавского гестапо, столь успешно руководил уничтожением ста тысяч евреев в Варшаве, в Шанхай в рамках осуществления плана «Окончательное решение». На официальном приеме, который устроил Мейзингер, он сообщил японским гостям:
— Все проще простого. Дождемся их праздника рош-ашана, когда все они отправляются молиться, дадим им десять минут, а потом запрем двери снаружи и подожжем синагоги вместе со всеми их раввинами. — Увидев оторопевшие лица японцев, он посмотрел на своего переводчика и спросил: — В чем дело?
Японцы действительно были потрясены. На их взгляд, Мейзингер был похож на еврея не меньше, чем любой другой белый человек. Они вообще были не способны видеть различия между белыми. Тем не менее японцы верили нацистской пропаганде, твердившей, что евреи правят Соединенными Штатами, и знали, что рано или поздно с Америкой придется мириться. Поэтому они хотели в будущем иметь возможность указать на свое хорошее отношение к шанхайским евреям и тем самым продемонстрировать, что они являются надежным партнером в мирных переговорах. Преследуя эту цель, японцы в течение нескольких следующих месяцев только и делали, что улыбались, а немцы кипятились и настаивали на своем. Наконец японцы уступили их натиску и согласились поместить евреев, приехавших в Шанхай после 1937 года, в гетто в Ханкоу, на территорию всего в одну квадратную милю.
Мейзингер расценил это как пусть частичную, но все же победу.
— Дайте им двадцать четыре часа для того, чтобы они убрались в гетто, — попросил он.
Японцы не понимали причин подобной спешки, но, не желая лишний раз раздражать могущественного союзника, отдали распоряжение о переселении. Евреям давалось девяносто дней на то, чтобы покинуть свои дома за пределами Ханкоу и перебраться в гетто.
Из записной книжки Сказителя
Японские бронемашины медленно ползут по улице Тяньцзинь Лу, а впереди них устало плетутся три семьи европейцев с чемоданами — дорогими кожаными и дешевыми картонными. Бока чемоданов вздулись, будто вещи, которыми они набиты, стремятся вырваться наружу и устлать собой всю улицу.
Несчастные европейцы словно в одночасье заблудились на своей новой иностранной родине.
Одна женщина спотыкается. Японский солдат кричит на нее. Высокий мужчина, вероятно ее муж, выходит вперед, но его штыками загоняют обратно в строй. Я смотрю на него, замечаю на его лице выражение стыда и шока и помещаю это ощущение в свою память — в ее тайный отсек, который, по-моему, уже переполнен, как жалкие чемоданы этих бедняг. Но я все же нахожу там место. Почетное место, ибо смирение этих европейцев так сильно напоминает сейчас традиционное терпение азиатов! В нем ощущается беспомощность перед лицом превосходящего противника — тема для еще одной оперы. Я стою в одиночестве, смотрю на это и вновь ощущаю, как приближается нечто холодное. Надеюсь, у меня достанет сил.
Сказитель закрыл свой маленький блокнот и сунул руку в карман. Там было пусто, и это встревожило его. В кармане явно чего-то не хватало.
* * *
Евреи подчинились приказу и перебрались на территорию гетто в Ханкоу, которое сразу же оказалось переполненным. Многие окончили жизнь в общественных приютах, называвшихся хеймес, куда их поселили сразу же по прибытии в Шанхай. Тогда многие распродали все свое имущество и работали от рассвета до заката, чтобы выбраться из этих ужасных трущоб, и вот теперь они вернулись туда, откуда начинали.
Вскоре началась нехватка пищи, между простыми евреями и ортодоксальными иудеями возникло ощутимое напряжение. Многие ортодоксы получали от состоятельных американских евреев ежемесячное пособие в размере тридцати долларов. Тридцати американских долларов было достаточно, чтобы покупать мясо, молоко, свежие овощи. Остальным же приходилось довольствоваться одной капустой, их косили дизентерия, тиф и другие инфекционные болезни, неизменные спутники перенаселенности и недоедания.
Ортодоксальных иудеев и членов их семей можно было безошибочно узнать по мягким, изнеженным рукам, румяным лицам и толстым задам.
Шанхай наводнили немцы. Один из них, офицер с рыбьим лицом, пришел к Сказителю и предложил ему поставить оперу, написанную каким-то человеком по имени Штраус. Сказитель слушал граммофонную пластинку, покуда у него не кончилось терпение.
— Отчего они так кричат? — спросил он. — Им что, очень больно?
Немец выругался, плюнул и пролаял на ломаном китайском:
— А мне говорили, что вы разбираетесь в опере!
Сказитель слегка поклонился своеобразному комплименту, но отказался знакомить шанхайскую публику с творчеством Штрауса. В ту же ночь неизвестные разбили все окна в его доме, а дверь главного входа заколотили досками.
«Не такая уж страшная кара за неподчинение в военное время», — думал он, стоя посередине улицы. Сказитель, однако, знал, что это — только начало, вступление к приближавшемуся холоду.
* * *
Маленький мальчик по имени Чжун Фон, которому еще не исполнилось и пяти лет, стал свидетелем налета на дом Сказителя, когда помогал двоюродным братьям собирать ночные «горшочки с медом». После происшедшего он увидел Сказителя, глядящего на выбитые окна своего дома.
Мальчику хотелось хоть чем-нибудь помочь взрослому дяде, но от волнения у него пересохло в горле. Накануне отец водил его в театр, чтобы показать, как этот человек, Сказитель, играет Принцессу Востока в пьесе «Путешествие на Запад». Ребенок был потрясен пением, танцами, красочностью — иными словами, тем чудом, которым является пекинская опера.
Мальчик шагнул по направлению к дому, но тут на его плечо легла сильная рука бабушки.
— Это что, твой дом? — пролаяла она ему в ухо.
— Нет, бабуля, это дом Сказителя.
— Тогда чего ты лезешь туда, куда тебя не просят? У тебя есть собственная семья, и ты должен помогать ей.
— Но…
— Твое дело — помогать семье, а не кому-то еще. Так что займись оставшимися горшками, да пошевеливайся, а не то я отправлю тебя в Ханкоу и снова заставлю собирать дерьмо носатых. Уже светает.
