Лейв сам удивился вдруг пришедшей мысли о том, что его судьба так схожа с судьбой этой славянской девочки. Те перемены, которые зародились в его душе при виде слез Саглейд над раненым Тормодом, теперь разрослись и сделали его другим человеком. Год назад он пришел в Альдейгью сильным среди сильных. Теперь он казался себе слабым, но слабы были и все вокруг, потому что у каждого свое горе или своя вина. Но почему-то Лейву не было стыдно перед собой. И он не жалел обо всем, что с ним случилось.
– Наверное, я виноват перед тобой, а кто-то виноват передо мной, – вздохнув, тихо продолжал он. – И эта цепь тянется бесконечно. Так устроен мир, и мы с тобой не так уж и виноваты. Так боги устроили мир…
Они ехали вдоль берега Нево-озера назад к Ладоге, Догада молча смотрела на проплывающие мимо деревья. А Лейв думал, что никто его не поймет и ему не поверит, если он расскажет всю эту историю – историю о викинге, тролле и девочке. Разве что Саглейд – у нее есть дар понимать, данный ей добрыми богинями, за это ее так все и любят.
Ну вот, вся эта сага подходит к концу. Тот кривобокий словенин получит свою дочь, Снэульв получит невесту, а Лейв получит назад своего названого брата Хельги. И снова их ждет бесконечная дорога викинга, новые походы и новые битвы во славу чужеземных конунгов.
Услышав его вздох, Догада обернулась к Лейву. Они с этим человеком ни слова не понимали в речах друг друга, но было в нем что-то, что отличало его от викингов, какими она их запомнила, и роднило с хорошими людьми, которых она за прошедший год почти забыла. Догада уже совсем не боялась его. Она не очень-то верила в возвращение домой, но доверяла этому светлоглазому – пусть везет, куда хочет. Все равно он лучше, чем хозяева-чудины, которые заставляли ее день и ночь работать, а кормили впроголодь и еще попрекали хромотой и слабостью, из-за которых от нее якобы мало толка. В лице и голосе варяга Догаде виделись человеческая доброта и грусть. Он был таким большим и сильным, но его мягкий, немного печальный голос вдруг вызвал в душе Догады позабытое сочувствие – в последний год ей приходилось жалеть только себя.
– Ты не печалься, – сказала она викингу и прикоснулась пальцами к его руке, держащей поводья. – Теперь-то все будет хорошо.
– Да. – Лейв не понял, но кивнул и ободряюще улыбнулся. – Да, да. Не бойся больше ничего. Теперь все будет хорошо.
В гриднице ярлова двора было людно и шумно. Княщинский воевода праздновал крестины своего первенца. Утром понаехали гости: боярин Столпосвет, только сейчас выбравший время поглядеть на второго внука, епископ Иоаким, званный Оддлейвом окрестить мальчика. Нежданными, но весьма желанными гостями оказался князь Вышеслав с матерью и с молодой княгиней Прекрасой.
Большие Люди беседовали с Гудмундом, взгляд князя Вышеслава, как привязанный, следовал за Заглядой. Милута сидел рядом с киевским купцом Кириллой Снопом. Такое прозвание киевлянин получил за густую бороду, а также за то, что торговал хлебом. Сейчас он привез в Ладогу целый обоз пшеницы прошлогоднего урожая, и Милута надеялся ко взаимной выгоде обменять на этот хлеб свои меха.
По ходу беседы оба купца то и дело поглядывали на Милутину дочь. Загляда сидела в самом дальнем углу, подальше от глаз князя Вышеслава. Напрасно она надеялась, что после женитьбы он позабудет о ней. Даже сидя рядом с женой, он почти не сводил с нее глаз.
Поймав за локоть пробегавшую челядинку, Милута велел позвать к нему дочь. Загляда подошла, с трудом пробравшись через забитую людьми шумную гридницу.
– Садись сюда, душе моя. – Милута подвинулся и дал ей место на скамье. – Есть у меня для тебя новости.
– Какие же? – скрывая беспокойство, спросила Загляда. Она боялась услышать, что отец ее снова собрался в путь. А она ведь так и не осмелилась сказать ему, что хочет замуж за Снэульва.
– Вот, человек добрый, Кирилла Сноп, из Киева к нам гость! – Милута указал ей на своего собеседника.
У Кириллы была большая блестящая лысина с резкими морщинами, которые шестью глубокими линиями поднимались от бровей почти до затылка. Он смотрел на Загляду с дружелюбным любопытством, отчасти покровительственным. Загляда поклонилась. Что ей до него?
– Кирилла – гость богатый, – продолжал Милута. – У меня с ним большие дела намечаются. И еще одно дело хотим обговорить. Ты, душа моя, давно уж невеста, в кресень[230] семнадцать тебе будет. А у Кириллы сын есть неженатый, на два года старше тебя. Доброе родство нам с тобой! Что скажешь?
Но Загляда молчала. Она была так потрясена этой новостью, что не нашла ни единого слова в ответ.
– Будешь ты в Киеве жить, меня в гости принимать, как по делам приеду, – продолжал Милута, и видно было, что ему очень нравятся эти мысли. – От всяких варяг подалее. А то здесь что ни день, то беда. Больше я ни себе, ни тебе такого беспокойства не желаю. А там, в Киеве, у князя Владимира под крылом, будешь жить в тиши да покое.
– В чести, в достатке! – подхватил Кирилла. Видно было, что Загляда нравится ему, и он хотел бы сосватать сыну такую невесту – Наш двор на Подоле иному боярскому не уступит.
– Но как же… Я не могу! – только и сумела вымолвить Загляда.
То, что ей предлагали, казалось немыслимым. Уехать из Ладоги, навсегда покинуть Околоградье, никогда больше не видеть берегов Волхова, Княщины и Велеши, казалось ей ничуть не лучше переселения в Кощное подземное владение. Один раз ей уже обещал это Эйрик ярл. Могла ли она подумать, что то же самое ей уготовит родной отец! А Тормод! Как она может бросить его, ставшего ей вторым отцом? А Снэульв?
– Нет, батюшка! – взмолилась Загляда. – Не хочу я из Ладоги уезжать! Я про гостя и про сына его ничего дурного не думаю, да ведь здесь – вся жизнь моя, куда же я поеду!
– Не по душе мне, что ты все с варягами дружбу водишь! – заговорил Милута, нахмурившись.
Он давно уже понял, что у дочери его лежит сердце к длинноногому свею по имени Снэульв, но такой зять вовсе не казался Милуте привлекательным. И происшествие с Хельги укрепило его недоверие к варягам. Добра от них не дождаться!
Глядя в лицо Милуте, Загляда без слов поняла, что он ответил бы на сватовство Снэульва. Пережитые беды приучили ее сначала ждать дурного, а потом уже хорошего. В ней вспыхнуло отчаяние, слезы горячо вскипели на глазах. Не простившись, она вскочила со скамьи и бросилась вон из гридницы, никого не видя и налетая на гостей и челядь. Оба купца провожали ее глазами.
В девичьей Загляда забилась в самый темный угол, где когда-то лежал раненый Тормод, и расплакалась.
