— Я не осуждаю их за то, что они вымогают у нас деньги, напротив, я был бы страшно удивлен, если бы они этого не сделали; я упрекаю их за дурной стиль, — заметил Петр, когда на срочно созванном заседании Большого магистрата герцогства Страмбского обсуждался этот ультиматум. — Полагаю, господа, что вы также разделяете мое спокойствие и веселое расположение духа, вызванное этим посланием. Если кто-либо из вас хочет написать этим перуджанцам несколько резких слов и заодно показать, как надо сочинять письма, то вы можете сделать это; если же у вас нет такого желания, я сделаю это сам. Теперь, господа, перейдем к более важным вопросам. Я поражен тем, что в Страмбе до сих пор действует постыдное и невежественное предписание, согласно которому граждане иудейского вероисповедания обязаны носить на груди желтый круг. Предлагаю это предписание отменить. Далее. Размышляя над тем, как поступить с дворцом Гамбарини, да будет проклято имя его, я пришел к заключению, что там надо основать высшую школу и назвать ее университетом Помпонацци. Кто был Пьетро Помпонацци, вам, очевидно, известно; тем, у кого это священное имя выветрилось из памяти, напомню, что этот великий мыслитель, скончавшийся почти сто лет назад, отвергал бессмертие души и утверждал, что сказка о вечной жизни в раю или аду была придумана только для того, чтобы держать в узде темных и невежественных людей. Он был противником всякой мистики и метафизики и обращал свое внимание преимущественно на изучение природы и ее законов. Так вот, в духе философии этого мыслителя, имя которого будет присвоено страмбскому университету, там станут изучать исключительно экспериментальные естественные науки и математику, а всякие схоластические нелепости будут искореняться самым решительным и последовательным образом. Я рассчитываю созвать в Страмбу самых блистательных и широко известных преподавателей естественных и математических наук со всех концов Италии и всего света: вознаграждение размером в триста пятьдесят дукатов ежегодно, которое им будет гарантировано, безусловно привлечет их сюда.
Министр финансов, банкир Тремадзи, маленький сухонький человечек, страдающий желудком, застонал.
— Не следует пугаться этих расходов, — продолжал Петр, — они во сто крат окупят себя; в финансовом отношении наш университет будет весьма благополучен, потому что дух, который воцарится в нем, и высокий научный уровень, — а за этим я буду следить лично, — без сомнения, привлечет поток богатых платежеспособных студентов. Ничего не поделаешь, господа, вопросами просвещения и школьного образования мои предшественники занимались преступно мало, и сейчас настало время наверстать упущенное; если Страмба должна сделаться оплотом справедливости, разума, правды и прогресса, ей не обойтись без своего научного центра.
Следующий пункт. Я отменяю запрет продавать и употреблять и пищу мясо по пятницам, считая это мракобесием, недостойным современного человека. Разумеется, я понимаю, что беднейшие слои граждан, рыбаки Пиньи и Финале в результате этой отмены понесут определенные убытки; посему я отнюдь не возражаю против того, чтобы они, как и прежде, приходили в столицу по пятницам продавать свой улов, потому что тот, кто любит рыбу, пусть себе потребляет ее сколько влезет, более того, я отменяю налог, который торговцы рыбой должны платить, входя в город.
Банкир Тремадзи снова издал стон.
— С другой стороны, я распускаю до смешного отвратительный отряд контролеров, единственной обязанностью которых было по пятницам следить и вынюхивать под окнами страмбских кухонь, не готовят ли там мясную пищу, так что ущерб, который государственная казна потерпит из-за отмены налогов, взимаемых с рыбаков, таким образом будет в значительной степени возмещен.
Следующий пункт. Я ликвидирую желтую гвардию, личную стражу недоброй памяти capitano di giustizia, поскольку с тех пор в глазах граждан Страмбы она является символом жестокости и притеснений; повелеваю ее распустить и перевести в регулярные войска — я лично прослежу за тем, как эта перестройка будет проведена.
Петр работал лихорадочно, ибо задачи, которые он поставил перед собой ради спасения и блага своей Страмбы, были необозримы, но еще и ради того, чтобы заглушить вполне обоснованное чувство мучительного одиночества, ибо вокруг не было никого, кто бы произнес «mon petit», как его обычно называл капитан д'Оберэ, или «carissimo», как к нему обращалась когда-то несчастная Финетта, или просто «Петр», как его окликал Джованни в те поры, когда они еще дружили. Теперь все почтительно склонялись перед ним и величали «Высочеством», и только «Высочеством», и Петр, чтобы ускользнуть от этого возвеличивания, которое действовало ему на нервы, приказывал шить себе все новые и новые костюмы — не из тщеславия, а только ради того, чтобы представился удобный случай поболтать с добрым мастером Шютце, который по-прежнему невозмутимо называл его герр фон Кукан и был далек от того, чтобы ему льстить. От этого замечательного и правдивого человека Петр, помимо прочего, узнал, что при дворе все в ужасе от его реформ, запретов и приказов и совершенно убеждены, что Петр не в своем уме. Все порицают его за то, что он легкомысленно отнесся к грозному протесту, полученному из Перуджи, и придерживаются того мнения, что за этим еще последуют большие и кровавые события. Простой народ, который безоговорочно верил Петру, тоже в тревоге. Рыбаки прямо-таки бунтуют, поскольку население столицы боится покупать у них рыбу, чтобы не подпасть под подозрение, что они, как и прежде, соблюдают пятничный пост, отмененный Петром, а поэтому то обстоятельство, что Петр снял с рыбаков основной налог, не имеет для них никакого значения.
— А что вы об этом думаете? — спросил Петр.
— Что я думаю? Я не говорю ни так, ни этак, я только шью костюмы, — ответил мастер Шютце. — Но окажись я на вашем месте, герр фон Кукан, я бы воздержался от всяких новшеств, пока действительно прочно не уселся бы на герцогском троне.
Петр удивился:
— Вы полагаете, я сижу все еще непрочно?
— До этого вам ох как далеко, герр фон Кукан. Положение ваше упрочится только после того, когда к вам привыкнут настолько, чтобы считать вас неизбежным злом. Да еще когда вы женитесь на принцессе и у вас от нее пойдут дети. До тех пор ни о какой прочности вашего положения и говорить нечего. Герцогиня Диана это прекрасно сознает и потому выжидает, что будет дальше, а пока что отмежевывается.
— Герцогиня в трауре, — возразил Петр. Господин Шютце иронически засмеялся:
— Хорош траур. Каждый вечер в герцогских апартаментах — музыкальные вечера и разные посиделки. Приглашала она вас хоть на одну такую вечеринку? Не приглашала, не так ли?
