Эти поражения вызвали страшные перемены. Не только военный министр Лебеф должен был оставить свое место, но, чтобы удовлетворить общественное мнение Парижа, должны были выйти в отставку господа Оливье и Грамон!
Советником сделан был обесславленный кузен Монтобана, граф Паликао! Это был акт сомнения, ибо этот Паликао был последним средством, за которое, будь то даже яд, хватается умирающий!
Кузен Монтобана добыл лавры в Китае, при взятии Пекина, то есть он составил себе имя грабежом, убийствами и самым грубым насилием.
Этот достопочтенный граф призван был в помощники императрицы в то время, когда палата решила организовать так называемую гвардию и отправить ее в Шалонский лагерь на помощь маршалу Мак-Магону.
Все более и более обнаруживались признаки близкой бури и грозы.
Часто по ночам Евгении стал являться образ Олимпио, и тогда уста ее шептали:
— О, если бы я его послушала! Он говорил правду!
Победоносно продвигавшиеся немцы отрезали Мак-Магона от Базена и все дальше отодвигали его назад; остальные же французские армии Канробера, Бурбаки с императорской гвардией и другие корпуса стянулись к Мецу, где находился император со своим сыном.
Около него собралось четыреста тысяч войска, и еще раз родилась в нем надежда, еще раз подкралась к нему мысль ударить всей этой массой по врагу и отбросить его назад. Ему сказали, что южная немецкая армия занята преследованием Мак-Магона и поэтому нечего опасаться этой армии, с другими же двумя он надеялся расправиться одним ударом, так как имел почти полмиллиона солдат.
Он назначил 15 августа для этого удара и приказал сделать все нужные приготовления.
Но вдруг 14 августа последовало столкновение немецкого авангарда со стоявшими под стенами Меца корпусами Базена и Фроссара, к которым потом присоединился также корпус д'Лдмиро, так что битва приняла широкие масштабы.
Это была битва при Курселле,
Первому армейскому корпусу, под начальством Мантейфеля, и седьмому принадлежит слава этого дня.
Французы были отбиты со страшным уроном и загнаны под самую крепость, которая защитила их.
XXVI. МАРШАЛ БАЗЕН И УЛАН
Людовик Наполеон и его сын расположились в Меце со своим дозором в здании комендатуры. Главные распоряжения делались императором; он еще был полным властелином и говорил себе, что все погибнет, как только он будет вынужден передать власть другому.
В день битвы при Курселле в Мец прибыл курьер, привезший императору важные депеши.
Императрица откровенно говорила ему в письме, что предвидит весьма печальные последствия, если будут продолжаться поражения дальше — и что же? Опять проиграна битва.
Кроме того, Людовик Наполеон получил письма от Руэра и Грамона, в которых те просили его во что бы то ни стало заключить мир.
— Глупцы, — шептал император, побледнев и опуская руки с депешами, — мир без территориальной уступки немыслим! Я погибну, если вздумаю заключить теперь мир, подобно Виллафранкскому! Что удалось тогда, то теперь невозможно!
Наполеон ходил взад и вперед по своему кабинету; лоб его покрылся морщинами, глаза бессмысленно блуждали по ковру; он искал исхода, придумывал план спасения и однако не знал всей опасности своего положения.
В кабинет вошел Базен, без доклада и не поклонившись, чего прежде он себе не позволял.
Лицо этого полководца было загадочно, вся фигура его была мрачной, печальной. Он был бледен, однако его холодное, серьезное лицо выражало непреклонную решимость и железную силу воли.
Базен — один из тех людей, который не имел друзей, который, судя по характеру, никогда не знал чувства любви! Он принадлежал к тем загадочным натурам, которые никому не дозволяют заглянуть в свою душу и даже в минуту душевного волнения не обнаруживают своих истинных чувств.
О характере Базена так много спорили его близкие знакомые и давали ему столько различных определений, что уже одно это обстоятельство доказывает, что его никто не знал. Одни называли его честнейшим человеком, другие ловким изменником, а третьи бессердечным кровожаднейшим тигром в человеческом образе.
Правда, его действия в Мексике подтверждают два последних названия. Доброжелатели старались оправдать его действия тем, что он был безусловным приверженцем и орудием Наполеона.
Император остановился, увидев Базена; испытующим взглядом смотрел он на холодное, точно из камня изваянное лицо полководца, которому он теперь больше всего доверял, на которого возлагал свои последние надежды.
Чувствовал ли Базен свое превосходство?
В эту минуту он был императором, а Людовик Наполеон побежденным генералом.
— Я принес дурную весть, государь, — сказал холодно маршал.
— Опять дурная; теперь за первую хорошую я отдал бы царство, — сказал император полушутливым-полугорьким тоном.
— Мец снабжен провиантом только для первоначальной армии в пятьдесят тысяч человек на три, в крайнем случае на шесть месяцев! Теперь в стенах Меца число войск вдесятеро большее.
— Это, господин маршал, задача, решение которой легко!
— Конечно, государь, запасов хватит едва на один месяц!
— Я говорю о другом решении. Слушайте. Победоносная вылазка ломожет нам соединиться с герцогом Маджента!
Из глаз Базена сверкнула молния на маленького императора, (Который в эту минуту хотел копировать своего дядю, и действительно это была только копия, слабый отблеск великого человека. Базен имел свой план, он пришел не за приказаниями, а для того, чтобы отдавать их.
Слова императора, которые ему не понравились, могли только на одно мгновение обнаружить его внутреннее состояние, затем он снова стал человеком с каменным лицом.
— Государь, — сказал он холодно, — герцог Маджента оттеснен до Шалона; наследный принц прусский следует за ним по пятам и отрезал нас от герцога!
— Когда получены эти известия?
— Только что, ваше величество; дороги к Парижу заняты немецкой конницей; так доносят мои возвратившиеся люди!
— Отрезаны от Парижа? — повторил Наполеон в страшном волнении. — И только несколькими конниками!
— Уланами, ваше величество.
— Опять эти таинственные, страшные уланы; мне кажется, господин маршал, что мы все потеряли и что доверием нашим неслыханно злоупотребляли, — сказал император дрожащим голосом; он говорил тихо, но слова его дышали внезапно овладевшим им гневом.
— Это было делом императора и его военного министра; вместо доверия следовало быть предусмотрительнее и чаще производить инспекции, тогда не пришлось бы каяться.
— Совершенная правда, господин маршал, но мы привлечем недостойных к ответственности, и они увидят, что значит злоупотреблять доверием!
