Александр Дюма - Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

Рене, который только сейчас заметил ошибку, быстро забрал рапиру. Увидев в руках юноши закрытый клинок, все засмеялись.

Мэтр Бра-д'Асьер огляделся, желая узнать причину веселья, и наконец обнаружил; что Рене держит рапиру, в то время как у него — шпага.

— Я полагаю, — заметил Рене, — что вы еще не до конца проснулись, но, в конце концов, вы угадали мое желание. К бою, прошу вас, и не давайте мне пощады.

И встал в позицию.

— Но позвольте! — закричали наблюдатели. — Нельзя же защищаться рапирой против шпаги — силы слишком неравны!

— Если бы у меня в руках сейчас была шпага, мне, чтобы не выглядеть фанфароном, пришлось бы убить его. Что меня ни в коем случае не устраивает. Ну же, господин Бра-д'Асьер, вы видите, что я вас жду: бьемся до первой крови, если хотите. И, чтобы меня не обвинили в жульничестве, я, с разрешения нашей хозяйки, поступлю, как и вы.

И Рене скинул куртку моряка и жилет на кресло, оставшись в одной рубашке самого тонкого батиста, сияющая белизна которой так контрастировала с небеленым холстом рубашки Бра-д'Асьера.

Затем он удивительно быстро стал в позицию — острие рапиры опущено, и позиция такая изящная, что зрители не смогли удержаться от аплодисментов, хотя в обычном случае не стали бы этого делать.

Эти аплодисменты раздразнили мэтра оружия, который сейчас же бросился на противника.

Итак, тот же самый спектакль, который был дан при свете солнца оказался повторен вечером в мерцании свечей. Весь репертуар фехтования, все удары, финты и ответные атаки были призваны на помощь мэтром Бра-д'Асьером, — и каждый удар был отражен со спокойствием, хладнокровием и легкостью, приводящей в отчаяние. Наконец последний финт мэтра оказался настолько ловким, что кончик шпаги, не коснувшись кожи, вспорол рубашку и проделал широкую прореху, которая частично обнажила грудь юноши.

Рене рассмеялся.

— Подберите шпагу, сударь, — сказал он противнику.

Потому что в это же мгновение клинок его рапиры быстро и с силой зацепил оружие мэтра Бра-д'Асьера и оно отлетело на десяток шагов назад.

Пока мэтр оружия подбирал шпагу, как ему и было предложено, Рене окунул в чернильницу кончик рапиры.

— Теперь, — заявил молодой человек мастеру фехтования, — я нанесу вам три удара. Эти три удара образуют треугольник на вашей груди. В настоящей дуэли любой из трех ударов был бы смертелен. Когда мы станем добрыми друзьями, что, я надеюсь, не замедлит случиться, я покажу вам, как их парировать.

И, следуя своим словам, юноша провел три молниеносных выпада. После третьего Рене отскочил назад — шарик его рапиры оставил три черных отметины справа на груди мэтра-оружейника, и эти три точки образовали треугольник настолько ровный, словно он был размечен циркулем.

Затем Рене положил рапиру на стул, собрал одежду, взял шапку, подошел пожать руку противнику, который отказался ее подать. Обменявшись рукопожатием с Сюркуфом, Рене поцеловал руку его жене, испросив прощения за двойное нарушение правил гостеприимства: первый раз — выпитые одним кубком три бутылки шампанского, и второй — участие в дуэли; и, попрощавшись с остальными дружеским взглядом и изящным жестом, вышел.

Едва лишь дверь за ним затворилась, а мэтр Бра-д'Асьер отправился переодеваться в оружейную комнату, как все принялись расточать хвалу новому приближенному капитана «Призрака».

— Однако же что, в конце концов, могло заставить подобного аристократа наняться на корабль простым матросом?! — воскликнул Сюркуф.

— Я знаю, — шепнула г-жа Сюркуф мужу.

— Ты?

— Муки любви.

— Как ты догадалась?

— Когда порвалась его рубашка, блеснула золотая цепочка, которая удерживает медальон с алмазным вензелем.

— Да, похоже, ты угадала верно, — ответил Сюркуф, — насчет любви. Но что заставило человека столь изысканного наняться простым матросом?

— Это мне неизвестно, — сказала она.

— В этом-то и загадка.

В понедельник Рене разбудили Сюркуф и мэтр Бра-д'Асьер.

Ночью Сюркуф хорошенько побеседовал с мастером фехтования, и тот пришел принести Рене извинения.

Через восемь дней после событий, о которых мы вам рассказывали, то есть к концу июля, стены Сен-Мало, выходящие на залив и гавань, как и скалы Сен-Сервана, ныне уступившего место шоссе, были усеяны зрителями, жадными до спектакля, что почти каждый день происходит в портах и никогда не наскучивает. Все корабли были разукрашены, дома убраны флагами, а из глубины внутреннего порта выдвигался белый бриг в четыреста тонн водоизмещением на буксире у четырех барок, на каждой из которых было по двенадцать человек. Все они пели, перекрывая шум толпы, корсарскую песню, чтобы веселее двигались весла:

В это время барки и корабли вступили в узкий канал, который отделяет Сен-Серван от Сен-Мало, и на бушприте открылся взглядам великолепно вылепленный скелет в саване, приподнимающий могильный камень.

Это был «Призрак», построенный на деньги капитана Сюркуфа, чтобы покорять моря — театр подвигов бравого капитана, вместе с которым корабль уходил сначала в Атлантический, а затем в Индийский океан.

Из толпы, что рассыпалась по скалам, облепила стены и собралась у окон, кто-то, сроднившийся душой с людьми в шлюпках, крикнул: «Да здравствует «Призрак»! Да здравствует команда!» И сейчас же гребцы отозвались, поднимая весла и вставая: «Да здравствует Сюркуф! Да здравствует Франция!»

И, пока малоинцы на берегу пересчитывали шестнадцать 12-фунтовых орудий, которые тем временем установили в бортовые люки, длинная 36-фунтовая пушка поднялась на ветлюге на нос, а следом в капитанскую каюту были подняты и высунули жерла два 24-фунтовые орудия. Матросы расселись и продолжили петь, буксируя корабль дальше, до самого фасада дома Сюркуфа:

Они достигли порта Динан и встали прочив дома Сюркуфа. Все окна заняли жена знаменитого корсара, его сын, родственники и друзья, все в нетерпеливом волнении и уже хмуря брови. Погрузке давно следовало начаться.