— Это я, — ответил генерал.
Блондинчик перегнулся к грузину и что-то зашептал. Грузин повел синевой белков, сердито махнул рукой и сказал:
— Пачыму сразу нэ заявылы?
— О чем? — удивился Евгений Павлович.
— Что значыт — о чем? О том, что Адамов.
Евгений Павлович улыбнулся.
— Зачем бы я стал заявлять, что я Адамов, если моя фамилия есть в списках.
Улыбнулся вдруг и грузин.
— Я нэ про то гавару, товарыш. Я про то гавару: зачым нэ сказал, что тот Адамов, который судыть нэ хотэл?
— Я не придавал этому никакого значения, — ответил генерал.
— Нэ прыдавал? — опять сердито вскинулся грузин. — Нэ прыдавал? А когда бы прыдал? Когда бы в ямэ лэжал? Да? Ыды, пожалуйста!…
Блондинчик весело расхохотался в спину уходящему Евгению Павловичу.
Около двух комендант вошел в камеру и позвал:
— Адамов! Собирай вещи! На выписку.
Сердце у Евгения Павловича заклокотало, как наседка над выводком. Он процвел сизой бледностью и шатнулся.
— Ну-ну, — сказал комендант, — не падай. Говорил я: тебе помирать рано. Гуляй! Оказывается, ты нашему брату вроде свояка приходишься. А молчал…
Евгений Павлович торопливо связывал вещи. Слова коменданта звучали пусто и зыбко, как дальний свист ночной птицы. Он вскинул увязанный тючок па плечо и оглядел камеру. Со всех сторон за него цеплялись мерцающие свечи внимательных глаз.
Неловко и нелепо генерал сделал общий поклон и сказал:
— До свиданья, господа!
Несколько голосов уголовников вразброд ответили:
— Счастливо!
— Бывайте здоровеньки!
Политические молчали, и только чей-то голос бросил шипящее:
— Выслужился… хамский маршал!…
У Евгения Павловича дернулся мускул на скуле. Он ничего не ответил и быстро пошел за комендантом. У выхода комендант сказал часовому:
— Пропусти. — И протянул руку генералу. — Ну, желаю всех этих… Славный ты старичок был, Адамов. Просто даже жаль отпускать. Кого я теперь старостой сделаю? Мелкота народ…
Евгений Павлович козырнул коменданту и вышел на улицу.
Свежий и мокрый октябрьский ветер бросился ему на грудь, обнял, защекотал, одурманил. Генерал снял фуражку и подставил лоб влажным шлепкам. Постоял, оглядывая пустую улицу, и мелкими, спешащими шагами заскользил по тротуару.
На первый короткий звонок из квартиры никто не отозвался. Евгений Павлович подождал и позвонил продолжительнее. Минуту спустя за дверьми застучали мелкие, но быстрые и крепкие шаги, совсем непохожие на унылое шарканье Пелиньки.
Дверь открылась. Загораживая ее, на пороге стала краснощекая, сбитая молодая женщина в пязаной верблюжьей кофточке.
— Вам кого нужно? — спросила она не враждебно, но настороженно.
Евгений Павлович нерешительно поднес пальцы к козырьку фуражки.
— Мне — никого… Я домой пришел, то есть к себе, — сказал он, путаясь в словах, не сводя глаз с овальной родинки у левой скулы женщины.
Глаза женщины раскрылись шире. Видимо, она растерялась. Стоящий перед ней малорослый человек в генеральской шинели, с нахлобученной на уши фуражкой и остренькой щеточкой-бородкой не походил на преступника или авантюриста, но то, что он говорил, казалось женщине странным и пугающим. Она тревожно оглянулась назад, в темноту квартирного коридора.
— Как к себе? Вы, верно, этажом ошиблись? Тут мы живем.
— Нет, я не ошибся, — возразил Евгений Павлович и показал на привинченную к двери медную дощечку. Ее еще не сняли, и на ее позеленелой поверхности чернела надпись: “Евгений Павлович Адамов”.
— Я и есть Адамов, — сказал генерал, — так что ошибки не может быть.
— Ничего не понимаю, — сказала женщина и вдруг, догадавшись, всплеснула крепкими и пухлыми руками. — Ах, так это вы!…
Она вылилась в сконфуженную и потерянную улыбку.
— Вы, значит, и есть тот самый генерал, который… — Она не договорила и каким-то смятым голосом сказала: — Так вам нужно будет поговорить с председателем домкомбеда. Ведь вашу квартиру заняли.
— Да, я слышал об этом, — ответил Евгений Павлович, вертя пуговицу шинели. — Но как же это?… Я не понимаю… Ведь я же должен где-нибудь жить?
— Так видите ли… в домкомбеде, собственно, думали, что вы… — Женщина запнулась и тревожно покраснела. — Впрочем, правда, я не сумею вам объяснить всего. Вы в самом деле лучше поговорите с председателем.
— Хорошо, я пойду к нему, — ответил генерал и повернулся, чтобы спуститься вниз: квартира председателя домкомбеда находилась в прежнее время на втором дворе.
— Так куда же вы идете? — спросила женщина. — Домкомбед живет теперь тут же, в этой квартире. Он переехал вместе с нами. Вы заходите, он как раз сейчас дома, — сказала она, отступая вглубь и пропуская Евгения Павловича в переднюю.
— Идите прямо. Расположение знаете? Домкомбед в бывшем кабинете и столовой поместился, — обронила женщина и покачала головой с соболезнующим лукавством.
“Вот так штука!” — говорила вся ее фигура.
Евгений Павлович неуверенно и на цыпочках прошел по тому самому коридору, по которому много лет ходил полным хозяином, и постучал в филенку своего кабинета.
— Ну, входите, — донесся до него голос.
Евгений Павлович вошел.
Первое, что бросилось ему в глаза, были подошвы сапог, задранных на обочину дивана. На середине каждой подошвы была круглая дырка. Подошвы медленно шевелились, шлепая одна о другую краями. К сапогам были прикреплены ноги, к ногам туловище, к туловищу голова. Во рту головы дымилась папироса. Сквозь дым лежащий на диване не видел вошедшего и, не меняя позы, лениво спросил:
— Ну, кто? Что надо?
— Это я, — робко сказал генерал, — я, Евгений Павлович.
Подошвы вскинулись в воздух. Лежавший вскочил и несколько секунд молча и в полном остолбенении смотрел на генерала.
— Вы?… Вы?… Вы?… — наконец троекратно повторил он таким тоном, словно хотел сказать: “Сгинь, сгинь, рассыпься!”
— Да… Меня выпустили, — несмело промямлил Евгений Павлович так, будто он совершил какой-то непристойный поступок и извинялся за него.
Председатель домкомбеда искоса посмотрел на генерала и подметил его странную растерянность и удрученный вид. Это придало председателю домкомбеда смелости; он выпрямился и стал официально ледяным.
— Вижу, — сказал он сурово, как имеющий власть. — Имеете до меня какое-нибудь дело?
Евгений Павлович подался вперед. Бородка его вздрогнула.
— Какое же дело? Я просто домой пришел. Вы меня извините, — продолжал он нервно и взмахнул руками, — я не могу понять. Как же это так? Моя квартира и… наконец…
