— Хорошо, поговорим теперь о более спешном. Я к тебе обращаюсь, Бен-Жоэль!
— Слушаю!
— Скажи, что ты знаешь о Мануэле. Действительно ли в этой книге существует что-нибудь важное?
— Да, там записаны его имя и различные указания, касающиеся условий, при которых он был найден!
— Лучше сказать, украден!
— Ну, положим, этого доказать нельзя!
— Когда было произведено это похищение?
— 25 октября 1633 года.
— Где?
— В селении Гарриг, недалеко от Фужероля.
— Есть там еще какие-нибудь подробности или указания?
— Да, там есть заметка о смерти Сами, ребенке, найденном вместе с Мануэлем.
— Где же эта книга?
— Там! — ответил цыган, указывая рукой на крепкий дубовый шкаф.
— Давай ее сюда!
Лицо Бен-Жоеля моментально изменилось; приниженное выражение исчезло и заменилось спокойной самоуверенной улыбкой.
— Зачем она вам? — спросил он насмешливо.
— Очень просто, — чтобы с ее помощью доказать происхождение Мануэля и вернуть ему его права.
Сирано и Бен-Жоэль мгновение молча присматривались друг к другу; наконец, Сирано нахмурился и сделал нетерпеливый жест.
— Для доказательства подлинности Мануэля вполне достаточно моего засвидетельствования, — ответил Бен-Жоэль.
— Ты еще смеешь упорствовать? — крикнул Сирано, крутя свои усы дрожащей рукой и сам удивляясь своему долготерпению.
По мере того как Бержерак раздражался, цыган становился спокойнее и увереннее. Он уже составил план действий, который удовлетворял и его ненависть к Сирано, и жажду наживы.
Бен-Жоэль до сих пор не мог забыть жгучей, оскорбительной боли от ударов хлыста, полученных на берегу Дордоны. Теперь он злорадно улыбался от приятного сознания, что этот ненавистный оскорбитель вполне зависит от его власти.
— Если явится необходимость представить эту книгу в суд, я это сам сделаю; я не хочу, — проговорил он с ударением, — кому-либо вручать ее!
— Так ты до такой степени оберегаешь эту реликвию?! — крикнул Бержерак, приближаясь к цыгану.
— Да!
— Неужели?
— Во-первых, как реликвию…
— Ну а во-вторых?
— Как обеспечение!
— Понимаю, ты не выдашь этой книги, пока не обеспечишь себя денежной гарантией?
— Да, вы угадали и, конечно, понимаете, что эта книга поднимает мою ценность, которой я без нее лишаюсь совсем.
— Хорошо, когда надо будет, мы сумеем вытребовать ее при помощи полиции.
— Бен-Жоэль, неужели ты мне не доверяешь? — спросил Мануэль, подходя к цыгану.
— Я не доверяю своей судьбе, — уклончиво ответил цыган.
— Ну, идем отсюда, — проговорил Сирано, беря Мануэля под руку. — Дома мы поговорим об этом обстоятельнее, а сегодня вечером, в крайнем случае завтра, ты познакомишься со своим братом и вступишь в свои права.
— Как вам угодно! Не обижайся на меня, Мануэль! — сказал Бен-Жоэль, провожая гостей.
Лишь только Сирано и Мануэль вышли, цыган самодовольно улыбнулся, затем его жадные глаза опустились, и он погрузился в размышления о будущем. Вдруг, тихие шаги Зиллы прервали его мрачные думы.
— Скорее, дитя мое, интересная новость!
— Что случилось? — спросила Зилла, снимая свой длинный коричневый плащ.
— А то, моя крошка, что, ничего не подозревая, мы держали у себя в продолжение пятнадцати лет знатного барина!
Гадалка вдруг побледнела, а ее черные, как ночь, глаза лихорадочно заблестели.
— Знатного барина? — переспросила она, боясь и вместе с тем сгорая от нетерпения скорее узнать всю правду.
— Да, без всякого сомнения! Ну-ка поищи, кого здесь не хватает?
— Мануэля?!
— Да, его самого, то есть, лучше сказать, его милости Людовика де Лембра, владельца Фужероля! — ответил Бен-Жоэль, отвешивая низкий поклон невидимому графу.
— Доказательства! — властно крикнула Зилла.
— Я доказал! Я подтвердил!
— Ты?! — задыхаясь, переспросила цыганка.
— Рассказать тебе, моя красотка, как все это случилось? Так слушай! — начал Бен-Жоэль, не обращая внимания на волнение Зиллы.
И в нескольких словах он передал ей все случившееся. Девушка слушала молча, грустно опустив голову.
Бен-Жоэль снова вышел на улицу и, вернувшись под вечер домой, застал сестру в прежнем положении, с задумчиво опущенной на руки головой.
— Зилла, ты спишь?
— Нет, — возразила цыганка, не поднимая своего бледного лица.
— Пора ужинать, идем!
— Спасибо.
— Ты не хочешь есть?
— Нет.
— Ну, как знаешь! — сказал Бен-Жоэль, принимаясь за еду.
— Зилла, скажи, что с тобой? — спросил он после короткого молчания.
— Ничего.
— Слушай, я вижу, тут дело нечисто. Может быть, разлука с Мануэлем отняла у тебя аппетит? Неужели ты, в самом деле, любишь его, чудачка?
— Не все ли тебе равно?
— Как знать! Ведь тебе прекрасно известно, что я думаю лишь о твоем счастье.
— Зачем ты отпустил его? — крикнула Зилла, вскакивая со стула и с негодованием бросаясь к брату.
— Он вольная птица.
— Но почему нашептал ты ему эти честолюбивые мысли?
— Дура! Я ничего не нашептывал ему!
— Но неужели он действительно граф?
— Да, я так думаю. Доказательства уж слишком убедительны.
— О, будь они прокляты! — вскричала Зилла со стоном.
— Это почему же?
— Потому что Мануэль теперь погиб для меня, потому что я люблю его, слышишь? Люблю его!
— Стало быть, ты признаешься в этой любви?
— Да, признаюсь. Я проклинаю это счастье, которое возносит его и губит меня. Через неделю он уже даже забудет о нашем существовании!
— Ну, не забудет.
Но Зилла не могла понять тайного смысла этих слов.
— А если бы кто-нибудь уничтожил эти доказательства, которые вернули ему имя графа де Лембра? Если бы этот некто был ты и получил за то хорошее вознаграждение? Скажи, ты согласен? — спросила Зилла, ласкаясь к брату.
— У тебя губа не дура; но позволь мне дать тебе, моя крошка, один совет.
— Какой?
— Молчи и… жди!
В тот же вечер в замке Фазентин собралось блестящее многочисленное общество.
Жильберта, удалившись в темный уголок, рассеянно слушала любезности Роланда, в то время как мать ее, окруженная несколькими почтенными стариками и двумя-тремя дамами, красота и молодость которых успела отцвести еще во времена царствования Людовика XIII, тихо вела какую-то незначительную беседу.
Дальше, в глубине комнаты, за столом разместились маркиз де Фавентин и еще каких-то три старика; два из них молча сидели рядом с маркизом, третий, стоя у стола, доказывал им что-то с большим жаром. Это была весьма интересная личность, — Жан де Лямот, парижский прево.[3] Длинное худое желтое лицо, маленькие горящие глазки, веки, лишенные ресниц, тонкие насмешливые губы, лоб, покрытый глубокими морщинами, — все это вместе взятое не производило приятного впечатления. Но в действительности он не был так зол, как это казалось с первого взгляда.
