– Денщика я сегодня отпустил, придётся самому выполнять обязанности шофёра, – словно между прочим, бросил Генрих, когда они садились в машину.
– Когда вы устанете, я с удовольствием сменю вас, откликнулся Миллер и, чуть заметно подмигнув Генриху, многозначительно прибавил: – Вы ведь знаете, я прекрасно веду машину, и в моих руках она послушна моей воле!
Генрих сделал вид, что не понял намёка.
– А всё-таки вы должны отдать мне должное как начальнику службы СС, – хвастливо сказал Миллер, когда машина выскочила из городка и помчалась по бетонному шоссе к Пармо. – Теперь можно совершенно спокойно ездить по дорогам, не страшась нападения гарибальдийцев.
– А убийство мотоциклиста вчера? – напомнил Лютц.
– А машина, подорвавшаяся позавчера на мине? – прибавил Генрих.
– Вы забываете: все эти случаи произошли ночью. Днём партизаны уже не рискуют появляться на дорогах. А добиться этого было не так-то просто. Уверяю вас! Зато теперь я знаю, чем живёт каждый день тот или иной отряд. О, когда-нибудь в своих мемуарах я расскажу интересные вещи!
– Вы собираетесь писать мемуары? – удивился Лютц.
– Обязательно! Конечно, обо всём не напишешь, придётся кое-что подавать в завуалированной форме… учитывая вкусы читателей, они любят, когда в книжках проливается кровь – это щекочет им нервы, – и одновременно требуют, чтобы всё подавалось под этаким, знаете, сладеньким соусом из добропорядочности и добродетели. Если бы я писал только для разведчиков, я, конечно, не делал бы таких отступлений, памятуя слова фюрера, обращённые к солдатам.
– Какие именно слова? – наморщил брови Лютц.
– О, я могу процитировать на память! «Солдаты! Я освобождаю вас от химеры, которую простодушные люди назвали совестью…» Разве плохо сказано?
– Сказано сильно! – улыбнулся Генрих.
Функ, предупреждённый по телефону, ждал гостей. Он уже несколько раз приглашал Гольдринга то на обед, то на ужин, но Генрих под разными предлогами уклонялся от такой чести: оберст Функ был для него персоной малоинтересной. Он не поехал бы и сегодня, не узнай, что Миллеру известно о звонке гарибальдийцев в штаб полка относительно встречи парламентёров. Интересно было выяснить, кто именно информировал об этом начальника службы СС.
Вначале обед носил слегка официальный характер. Провозгласив первый тост за своего освободителя, как назвал оберст Генриха, Функ сдержанно пожелал успеха Миллеру и Лютцу. Присутствующие были ниже его чином, и Функ хоть держался приветливо, но всячески подчёркивал эту разницу. По мере того как сменялись блюда и пустели бутылки, беседа становилась оживлённее и непринуждённее. С каждой рюмкой лица оберста и Миллера всё больше краснели, а Лютца, наоборот, бледнело. Хмель сегодня совсем не действовал на него. Только взгляд становился напряжённее, злее.
– Гершафтен, – наполнив рюмку, он поднялся. – Я предлагаю выпить за того, кто тоже принимал участие в освобождении оберста Функа, – за моего друга и чудесного человека доктора Матини!
Миллер, хотя и был пьян, демонстративно поставил рюмку.
– Вы, герр Миллер, не хотите выпить за второго моего освободителя, которого, к сожалению, сейчас нет среди нас? – удивился Функ.
– Я надеюсь, герр оберст, вы догадываетесь, почему именно?
– Ах так! Тогда и я не буду! – согласился Функ и поставил рюмку.
– Тогда, выпью я один! – Лютц залпом выпил коньяк. Люблю честных людей, кто бы они ни были!
Тост Лютца расхолодил компанию. Но Функ нашёл тему, заинтересовавшую всех. Он предложил выпить за успехи на Восточном фронте. Разговор снова стал общим, рюмки быстро пустели. Лишь Генрих, как всегда, не пил, а только пригубливал.
– Ой, уже темнеет! – удивлённо воскликнул Миллер, взглянув в окно.
– Вы ночуете у меня. Уже поздно! – словно приказывая, проговорил Функ.
– Я не могу. Завтра на рассвете мы с фон Гольдрингом должны быть у генерала, – категорически возразил Лютц.
– Вы, Миллер, оставайтесь у оберста, он вас завтра отвезёт, – предложил Генрих.
Лютц удивлённо на него поглядел, но, почувствовав, как толкнули под столом, поддержал.
– А действительно, почему бы вам не остаться?
– Нет! Вместе приехали, вместе и домой поедем. Теперь безопасно!
Как ни уговаривали Миллера остаться, он не согласился.
Часов в шесть выехали из Пармо. Миллер порывался сесть за руль, но Генрих заставил его подвинуться с шофёрского места и сам взялся за баранку.
Как только машина въехала на извилистую узкую тропинку, среди гор, вблизи маленького горного селения Андатре, слева прозвучал выстрел, за ним длинными очередями заговорили автоматы. Горное эхо усиливало звуки. Казалось, началась настоящая канонада. Генрих остановил машину.
– Что вы делаете? Сейчас же возвращайтесь назад! – взвизгнул Миллер и попробовал схватиться за руль.
Лютц зло и презрительно бросил:
– Не спешите, герр Миллер, возможно, стреляют именно позади нас.
– Тогда вперёд! – завопил Миллер.
Не отвечая ему, Генрих и Лютц вышли из машины. Стрельба приближалась, но слух офицеров уловил, что обстреливают не шоссе. Миллер с автоматом в руке тоже выскочил из машины и мигом спрыгнул в канаву, напряжённо вглядываясь в горы.
– Мне кажется, герр Миллер, что вы не очень уютно чувствуете себя? – с издёвкой спросил Лютц и тоже спрыгнул в канаву. Генрих видел, как он наклонился и с силой рванул автомат из рук начальника гестапо.
– Что вы делаете? – испуганно вскрикнул Миллер и поднялся.
– Спокойно! – уже с угрозой в голосе приказал Лютц. Оружие солдата не любит попадать в руки трусливого палача. Оно больше пристало честной и смелой руке.
– Что за шутки, герр Лютц? – голос Миллера звучал испуганно, но в нём слышались обычные для начальника службы СС спесивые нотки. – Мы с вами не такие уж близкие друзья, чтобы вы могли позволять себе подобные шутки!
– Шутки? Вы считаете это шуткой?
– Генрих! Он сошёл с ума! Отберите у него оружие! – Миллер попятился и покачнулся.
Лютц шагнул за ним.
– Сошёл с ума? Да, можно было лишиться рассудка, глядя, как вы стреляли в живот беременной женщины! Можно было сойти с ума, узнав, как вы расправились с Моникой! А теперь добираетесь до Матини?
– Гольдринг, что же вы стоите? Он меня ранит! Я буду жаловаться! Я напишу Бертгольду!
Генрих быстро подошёл к Миллеру и отстранил Лютца.
– А автомат? Заберите авто…
Окончание слова застряло в горле Миллера, глаза его округлились, натолкнувшись на суровый, острый, как лезвие ножа, взгляд Гольдринга.
