— Признаюсь, он мне помогал.
— Это он затребовал моего отца в Фоссез?
— Да. Вдобавок он предоставил в мое распоряжение Сен-Клода, своего ловкого камердинера.
— Почему же принц крови оказывал тебе такие услуги?
— Потому что я потакал его порочным склонностям и помогал советами в дурных делах.
— Кто велел арестовать Ла-Морлиера в ночь на 30 января?
— Шароле.
— Зачем?
— Морлиер знал людей, карауливших Урсулу и Рено. Он мог, увидев их, заподозрить что-нибудь. Я освободился от него и хорошо сделал.
— Это граф де Шароле предложил прогулку в Версаль?
— Да, мы так договорились.
— Это он увез общество в Фоссез?
— Да, он действовал по плану.
— Злодей! — прошептал Рыцарь. — Кто тебе помогал убить мою мать? — продолжал он более спокойным тоном.
— Один-единственный человек.
— Этот человек еще жив?
— Да.
— Кто это и где он?
— Здесь.
Монжуа указал кивком головы на княвя.
— Он!.. — вскричал Рыцарь.
Князь побледнел, как полотно. Рыцарь рванулся вперед, но овладел собой и продолжал уже спокойно:
— Итак, вы вдвоем убили мою мать!
Эта фраза была произнесена не громко, но с таким выражением, что Монжуа отвернулся, а князя затрясло.
В. за все время не произнес ни слова. Он стоял в своей черной маске напротив Рыцаря Курятника настолько неподвижно, что напоминал статую.
— Вы сами зарыли жертву в землю?
— Да, — ответил Монжуа.
— Кто вырыл могилу?
— Князь.
— Где?
— В середине сада, под абрикосовым деревом.
— Кто ее похоронил?
— Я.
— Ты хотел, чтобы от твоей жертвы даже следов не осталось?
— Да, но я забыл залить водою известь, и она, вместо того, чтобы уничтожить, сохранила скелет. Если бы не эта моя забывчивость, я теперь был бы свободен и могуществен, а ты не был бы ни Рыцарем Курятника, ни в этом месте.
— Отвечай! — потребовал Рыцарь. — Бриссо знала, что ты сделал?
— Нет — ни тогда, ни потом. Один только Шароле знал все подробно. Теперь ты знаешь все, что касается твоей матери. Что же касается твоего отца, тебе и так все известно, потому что ты приезжал в Фоссез узнавать о нем. На этот счет Шароле может рассказать тебе больше, чем я. Теперь ты хочешь знать, что случилось на улице Тампль 30 января?
— Нет, я хочу знать, зачем, погубив таким подлым способом отца и мать, ты преследовал детей?
— Ты не догадываешься? Но это ведь легко понять. Я заставил повесить твоего отца, чтобы выиграть пари, и задушил твою мать, потому что она заставила меня проиграть это пари. За время, прошедшее с 1725 года по 1730, я почти забыл об этом происшествии и опять принялся за свою веселую жизнь. Но я быстро промотал все, и мне даже не давали в долг. Я придумывал, на что мне решиться, когда 30 января 1730 года, гуляя по бульвару, встретил человека, которого я не знал, и который вызвал меня на дуэль из-за какого-то пустяка. Я согласился, тем более что был не в духе, и мы отправились в Медонский лес. Там ты мне сказал, кто ты, и прибавил, что убьешь меня. Ты был еще молод.
— Мне было семнадцать лет.
— Я понял, что ты способен это сделать, по той энергии, какую ты выказывал. Мы начали биться. Ты нанес мне сильный удар шпагой, и я упал. Подумав, что я убит, ты выбросил из ямы сухие листья, положил меня в эту яму и засыпал листьями. Потом ты ушел, уверенный, что отомстил. Ты был тогда молод, и это был твой первый шаг в деятельной жизни. Теперь ты действовал бы иначе. К счастью для меня князь наблюдал за поединком издали. Он видел, как ты закопал меня. Когда ты ушел, он откопал меня. Я болел несколько недель, потом поправился. В лесу в тот же день происходила другая дуэль, и князю пришла в голову идея надеть мое платье на убитого и обезобразить его. В результате подумали, что это я, и весь Париж полагал, что я мертв. Это было мне на руку — я мог не опасаться своих кредиторов. Я хотел разбогатеть и поехал в Венгрию. Тебе, наверно, ни к чему знать мои приключения. Я возвратился во Францию никем не узнанный. Мне стало известно, что моим врагом был Рыцарь Курятника, и я начал борьбу, которая еще не кончена…
— Но скоро кончится.
Монжуа поклонился и ничего не ответил. Рыцарь, не спускавший с него глаз, приблизился к нему.
— Ты у меня в руках, — сказал он, — Ты знаешь, сколько страданий ты мне доставил, и понимаешь, что я могу подвергнуть тебя самым страшным пыткам. Берегись, Монжуа: перед тобой стоит само мщение!
Сделав еще шаг вперед, Рыцарь посмотрел в глаза своему врагу так пристально, что Монжуа не сумел выдержать этот взгляд.
— Нисетта и Сабина действительно отравлены? — спросил Рыцарь, продолжая сверлить Монжуа взглядом, словно хотел вытянуть истину из его губ. — Отравлены ли они? Говори правду — даже намек на ложь будет наказан годами страданий.
— Отравлены.
— Ты дал им яд?
— Противоядие от которого известно лишь мне… Яд начнет действовать через час.
— Ты будешь говорить!
Монжуа насмешливо улыбнулся.
— Я заставлю тебя говорить!
Монжуа смотрел с безразличием.
— Противоядие! Тебе остается минута на ответ.
Рыцарь наклонился, не спуская глаз с барона, и взял железо, раскаленное на огне. Монжуа молча покачал головой. Глухой крик сорвался с губ Рыцаря.
— Ты будешь говорить… — прорычал он.
— Убей меня, — холодно отвечал Сомбой, — но я ничего не скажу.
— Вначале на твоих глазах будут пытать его, — сказал Рыцарь, указав на князя.
Князь дернулся. В. подошел к нему, схватил за веревки, которыми князь был связан, оттащил его немного назад и привязал к гигантской рогатке, вбитой в потолок. Князь понял, что ему предстоит, и на его лбу выступил холодный пот.
— Я скажу все, что знаю, — проговорил он.
— Трус и предатель, — прошипел Монжуа. — Убей его, если хочешь, — обратился он к Рыцарю, презрительно пожав плечами. — Он все равно ничего не знает.
— Злодей! — сказал Рыцарь твердым голосом и грозно поднял руки над головой Монжуа. — Ты будешь говорить, я этого хочу!
Выпрямившись, он смотрел Монжуа прямо в глаза. В. подошел и напомнил:
— Час на исходе…
— И эти женщины умрут! — воскликнул Рыцарь. — Умрут! Они!..
На него страшно было смотреть.
— Умрут!.. — повторил он.
Схватив Монжуа за руки, он сжал их так сильно, что веревки, связывавшие их, разорвались. Сжимая руки барона побелевшими пальцами, он наклонился к нему и проговорил:
— Говори! Говори! Я этого хочу!
Последние слова он произнес с такой силой, что Монжуа откинулся назад.
— Он будет говорить! — сказал В., подходя.
