— Еще одна разновидность Белых Птиц на Воде, — с кивком произнес Убийца.
Несколько секунд Цзян молча смотрела на него, а потом проговорила:
— Ходят слухи, что рыжеволосый фань куэй — с тобой и твоей Гильдией и что у него — волшебный ребенок.
— Никакой это не волшебный ребенок, а обычный китайский мальчишка.
— Он ведь любит этого мальчика, правда?
— Да.
— Ну вот. Рыжеволосый фань куэй воспитывает китайца, а китайская куртизанка растит японскую девочку. Мы определенно движемся к Свету.
Такой поворот разговора заставил Убийцу испытать неловкость.
— Значит, мы поддержим приход в Шанхай Мао Цзэдуна, даже несмотря на то что рядом с ним будет находиться Конфуцианец?
— Мао — Человек с Книгой, поэтому мы поддержим его. Это не будет сложно. Жителям Шанхая уже опостылела продажность и некомпетентность гоминьдановского правительства, и, если бы Чан Кайши осмелился показаться на улице, его забросали бы тухлыми помидорами.
— Я согласен с тобой. Но не стоит ли нам ускорить ход событий?
— Разумеется. Это именно то, что делает Договор Бивня.
Но убивать Конфуцианца нельзя. Он будет гораздо ценнее для нас в качестве советника Мао.
— Он обрушится на тебя, на меня и на Резчика. Он не может допустить, чтобы мы остались в живых и, таким образом, сдерживали его возвышение.
Цзян обдумала слова Убийцы, согласно кивнула, но добавила:
— И все же до поры до времени мы его не тронем.
— Но ведь его целью является возвращение власти конфуцианцам, а не строительство Семидесяти Пагод.
— Не спорю с тобой, но Мао настроен более антиконфуциански, нежели Чан Кайши, поэтому нам следует подождать и посмотреть, что из этого получится. Возможно, приход Человека с Книгой и наступление эпохи Семидесяти Пагод ближе, чем мы думаем.
* * *
Чжун Фон потер глаза маленькими кулачками.
— Не надо, Фон, у тебя грязные руки.
— Это ты, папа?
— Конечно. А кого другого ты ожидал увидеть?
— Не знаю, но у меня щиплет глаза.
— Потому что ты устал.
— А разве ты не устал, папа? Мы ведь работали всю ночь. — Мальчик приподнялся на локте и посмотрел на отца. — Почему ты не спишь, папа?
— Не бойся, Фон.
— И почему ты одет? Что, пора снова на работу?
— Нет, Фон, на работу идти не надо. — Отец глубоко вздохнул. — Это мне пора уходить.
— Куда уходить?
— Ш-ш, ты разбудишь двоюродных братьев.
— Куда ты уходишь?
— Будь смелым, Фон.
— Почему, папа? Почему мне нужно быть смелым? Почему ты одет? Сейчас не время для работы. Куда ты собрался?
— Сражаться, Фон. Для меня настало время идти сражаться. — Прежде чем мальчик успел заговорить, отец приложил к его губам указательный палец. — Помнишь спектакль пекинской оперы, на который я тебя водил? — Фон кивнул. — Помнишь, как грустно тебе стало, когда Слуга не смог остаться с Принцессой Востока? — Фон снова кивнул. — Помнишь, как несправедливо было то, что Слуга не женился на Принцессе? Ты тогда спросил меня, почему Принцесса и Слуга не могут быть вместе.
— Принцесса любила Слугу, а он любил ее, но ей пришлось остаться с Царем Запада, которому она даже ничуточки не нравилась.
— Совершенно верно. Значит, ты все помнишь? — Фон заплакал. Отец утер ему слезы. — Ты знаешь, куда я отправляюсь?
Мальчик опять кивнул.
— Куда, Фон? Куда я ухожу?
— Ты уходишь сражаться за то, чтобы все было по справедливости.
— Правильно. Я ухожу сражаться за то, чтобы Слуга и Принцесса могли пожениться, если они любят друг друга. Это ведь справедливо, Фон?
— Да, папа, — ответил мальчик, но его маленькое тело стала бить дрожь.
— Дай мне руку, Фон.
Мальчик протянул руку и посмотрел в добрые глаза отца. А потом увидел две красивые стеклянные бусины, которые отец положил ему в ладонь.
— Это мне, папа?
— Да. Когда я первый раз смотрел спектакль, в той сцене, где Принцесса Востока вместе со Слугой пересекают реку, у Сказителя, который исполнял роль Принцессы, порвалось ожерелье, и бусины рассыпались. Некоторые зрители подобрали их и хотели оставить себе, но я убедил их в том, что они принадлежат Сказителю. Они отдали бусины мне, а я после спектакля вернул их Сказителю. Он поблагодарил меня и отдал мне две бусины. И вот теперь я дарю их тебе, моему любимому сыну. Это мой самый драгоценный дар. — Отец обнял сына. — Я должен идти, чтобы сделать мир лучше. Настало время, чтобы народ черноволосых наконец узнал, что такое справедливость. Ты со мной согласен?
Фон наклонил голову, и отец поцеловал его в лоб. Мальчик ухватил отца за волосы и притянул его голову к своему лицу. Он глубоко вдохнул отцовский запах, а потом отпустил его. И только когда мужчина направился к двери, окликнул отца:
— А кто защитит меня от бабушки?
* * *
Вскоре после ухода отца Фона еще тысячи таких же, как он, мужчин покинули Шанхай, чтобы присоединиться к армии Мао. А чиновников из националистического правительства осенила мысль печатать побольше денег, «чтобы народ был счастлив». К концу 1946 года из-под печатного станка вышли четыре с половиной триллиона новых китайских долларов. Инфляция взлетела до отметки, когда деньги стали в буквальном смысле бесценными, то есть стоили меньше, чем бумага, на которой они были напечатаны. Один американский доллар меняли на миллион китайских. А к 1949 году уже на шесть миллионов.
Цены росли даже не с каждым днем, а с каждым часом. Торговые лотки ставили прямо у банков, чтобы люди, сняв деньги, могли потратить их сразу, пока они еще имели хоть какую-то цену. Многие рабочие требовали, чтобы зарплату им выплачивали рисом.
Ирония заключалась в том, что приезжие, незнакомые с реалиями повседневности, полагали, что Шанхай процветает. Люди хорошо одевались и ели, но у них просто не было иного выбора. Деньги, которые они получали в понедельник, полностью обесценивались к пятнице, поэтому шанхайцы были вынуждены тратить все, что получали, сразу же, не дожидаясь, пока заработанное превратится в прах. С прилавков моментально исчезли соломенные сандалии — традиционная обувь шанхайцев, — уступив место более дорогой обуви.
Так называемые белые воротнички и офисные работники уходили в простые рабочие, иначе они были обречены на голодание. Вдобавок ко всему в Шанхай ежедневно возвращалось более шести тысяч беженцев, в результате чего очень скоро население города перевалило за шесть миллионов — на два миллиона больше, чем было десять лет назад, до японского вторжения.
Многие по-настоящему богатые китайцы оказались достаточно расторопны, чтобы избежать гоминьдановских сетей. Что ж, большие деньги всегда сродни перекати-полю.
