Герцог стоял раздавленный, безмолвный, недвижимый. Карл продержал его в таком состоянии с минуту, потом сказал твердым, проникнутым ненавистью тоном:
— Брат, мы объявили вам свое решение, и наше решение непреложно: вы уедете.
Герцог Алансонский собрался что-то сказать, но Карл сделал вид, что не заметил этого, и продолжал:
— Я хочу, чтобы Наварра могла гордиться тем, что ее государь — брат короля Французского. Золото, власть, почести — все, что приличествует вашему происхождению, вы получите, как получил их брат ваш Генрих, и так же, как он, — с усмешкой прибавил Карл, — будете меня благословлять издалека. Но это все равно — для благословений не существует расстояний.
— Сир…
— Соглашайтесь или, вернее, покоряйтесь. Как только вы станете королем, вам подыщут супругу, достойную сына французских королей. И кто знает — может быть, она принесет вам другой престол.
— Но, ваше величество, вы забыли про своего друга Генриха.
— Генриха? Но я уже сказал вам, что он не хочет наваррского престола; сказал и о том, что он предоставляет его вам. Генрих — жизнерадостный малый, а не такая бледная личность, как вы. Он хочет веселиться и жить в свое удовольствие, а не сохнуть под короной, на что осуждены мы.
Герцог Алансонский тяжко вздохнул:
— Так ваше величество приказывает мне позаботиться…
— Нет-нет! Ни о чем не беспокойтесь, Франсуа, — я все устрою сам; положитесь на меня как на хорошего брата. А теперь, когда мы обо всем условились, ступайте. Хотите — говорите, хотите — нет о нашем разговоре вашим друзьям, но я приму меры, чтобы это дело как можно скорее стало известно всем. Ступайте, Франсуа!
Отвечать было нечего; герцог поклонился и вышел с яростью в душе.
Ему не терпелось повидать Генриха Наваррского и поговорить с ним о том, что сейчас произошло; но увиделся он только с Екатериной: Генрих уклонялся от разговора, а королева-мать, наоборот, его искала.
Увидав Екатерину, герцог подавил скорбь и постарался улыбнуться. Он не был так находчив, как Генрих Анжуйский, и искал в Екатерине не мать, а лишь союзницу. Франсуа скрытничал и притворялся перед ней, будучи убежден, что для доброго союза необходимо слегка обманывать друг друга.
Так и теперь — когда он подошел к Екатерине, в выражении его лица лишь едва проглядывала тревога.
— О! Какие новости, мадам! Вы не знаете?
— Я знаю, что вас собираются сделать королем.
— Мой брат так добр, мадам.
— Вот как?
— Но мне хочется думать, что половину своей признательности я должен отдать вам: ведь если совет подарить мне престол дали вы, значит, этим я обязан вам; хотя признаюсь: в глубине души мне больно грабить короля Наваррского.
— А вы, по-видимому, очень любите Анрио, сын мой?
— Да, да! С некоторых пор мы стали очень близки.
— И вы думаете, что он вас любит так же, как вы его?
— Надеюсь, мадам.
— Знаете, такая дружба очень назидательна, в особенности между принцами. Но придворные узы дружбы, милый Франсуа, считаются непрочными.
— Матушка, примите во внимание, что мы не только друзья, а почти братья.
Екатерина улыбнулась странной улыбкой:
— А разве короли бывают братьями?
— Но когда возникла наша дружба, мы не были королями; да никогда ни я, ни он и не должны были стать королями, вот почему мы полюбили друг друга.
— Да, но теперь обстоятельства сильно изменились.
— В чем?
— Ну как же! Кто сейчас может сказать, что вы оба не будете королями?
Нервная дрожь и внезапно покрасневший лоб Франсуа дали понять Екатерине, что удар ее пришелся прямо в сердце.
— Он? Анрио — король? — спросил герцог. — Какого же государства?
— Одного из самых великолепных во всем христианском мире.
— О чем вы говорите? — сказал герцог Алансонский, побледнев.
— О том, о чем хорошая мать должна сказать своему сыну, и о чем вы, Франсуа, не раз мечтали.
— Я? Я ни о чем не мечтал, мадам, клянусь вам! — воскликнул герцог.
— Охотно верю; дело в том, что ваш друг, ваш брат Генрих, как вы его зовете, только делает вид, что откровенен, а на самом деле очень ловкий, очень хитрый человек, который умеет хранить свои тайны гораздо лучше, чем вы свои, Франсуа. Например, говорил ли он вам когда-нибудь, что де Муи — это его поверенный в политических делах?
Произнося эти слова, Екатерина вонзила свой взгляд, как стилет, в душу Франсуа. Но, обладая одним достоинством или, лучше сказать, одним пороком — умением притворяться, герцог Алансонский стойко выдержал взгляд королевы-матери.
— Де Муи? — удивленно сказал он, как будто впервые слышал это имя по такому поводу.
— Да, гугенот де Муи де Сен-Фаль — тот самый, который чуть не убил Морвеля и, тайно разъезжая по Франции и по столице, переодеваясь то так, то эдак, ведет интригу и собирает армию, чтобы поддержать Генриха, вашего брата, против вашей родной семьи.
С этими словами Екатерина, не знавшая, что Франсуа осведомлен в этом не меньше, а даже больше, чем она, встала, собираясь величественно выйти.
Франсуа удержал мать.
— Матушка, — сказал он, — прошу вас: одно слово! Раз уж вы соблаговолили посвятить меня в ваши политические тайны, скажите: как же Генрих, с такими слабыми силами и мало кому известный, окажется в состоянии вести войну настолько серьезную, что может навредить моей семье?
— Ребенок, — сказала она с улыбкой. — Поймите, что у него уже есть опора — тридцать тысяч войска, а может быть, и больше; что по одному его слову эти тридцать тысяч разом вырастут, как из-под земли; не забудьте, что эти тридцать тысяч — гугеноты, иными словами — самые храбрые солдаты во всем мире. А затем… затем у него есть покровитель, поддержкой которого вы не сумели или не пожелали заручиться.
— Кто же это?
— Король! Король, который его любит и выдвигает; король, который из ненависти к своему брату, королю Польскому, и из презрения к вам ищет себе преемника. И только вы, слепец, не видите, что ищет он его не в своей семье.
— Сам король!.. Матушка, вы так думаете?
— Неужели вы не заметили, как он ласков с Анрио, «своим Анрио»?
— Верно, матушка, верно!
— А этот Анрио платит королю взаимностью и, забыв, что шурин хотел в Варфоломеевскую ночь пристрелить его из аркебузы, теперь ползает перед ним на брюхе и, как собака, лижет руку, которая его побила.
— Да, да, — пробормотал Франсуа, — я и сам заметил, как он покорен моему брату Карлу.
— Да, сын мой! Генрих умеет угождать ему во всем.
— И еще как! — подхватил герцог. — Анрио стало досадно, что король все время смеется над его невежеством по части соколиной охоты, так он решил заняться ею и, помнится, еще вчера — да, не раньше, чем вчера, — спрашивал, нет ли у меня каких-нибудь хороших руководств по соколиной охоте.
