И тут я различил какой-то неясный звук. Я замер, прислушиваясь. Звук раздался снова — и мне показалось, что он похож на жалобный детский плач. Так плачут покинутые дети. Откуда тут взяться ребенку, в этой дикой глуши?
У меня волосы зашевелились на голове, когда я припомнил россказни о нечисти, душах утопленников и злобных кикиморах, принимающих людское обличье. Уж не банши [90]ли это? Можно не бояться разбойников и ловцов короля Генриха, но когда сталкиваешься с нечистью…
Но три тысячи щепок Святого Креста! Разве я не был рыцарем и христианином, разве не сражался в Святой земле и не омывал стопы в водах Иордана?! Мне ли бояться тварей, исчезающих при свете солнца?
Моро по-прежнему держался настороженно. Я потрепал его холку.
— Что, дружище, не нравится тебе это хныканье? Вперед, мы же с тобой воины!
И все же перекрестился.
— Fiat Voluntas tua!.. [91]
Мы двинулись берегом неширокой протоки, над которой низко склонялись ивы. Надрывный детский плач звучал все ближе. Нет, это не банши… это похоже… похоже на самый обычный детский плач. В другом месте и при других обстоятельствах я бы на него и внимания не обратил.
Неожиданно Моро успокоился, видимо решив, что опасности нет. Однако я никак не мог обнаружить источник звука и в конце концов спешился и затаился за сросшимися стволами двух огромных ив.
Моро фыркнул, и я обнял его рукой за морду. Совсем рядом по-прежнему отчаянно и горько плакал ребенок, но в тумане я ничего не мог различить. От этого происходящее казалось нереальным. Внезапно туман расступился и в зыбком серо-зеленом сиянии молодого месяца передо мной предстала самая удивительная картина, какую только доводилось мне видеть.
По узкому руслу протоки медленно двигалась лодка, а на ее носу стояла крохотная светловолосая девчушка, заливаясь слезами. Именно ее плач разносился над округой.
Одинокое дитя в ночи, в глухом опасном месте! Но одинокое ли?
Я напряженно вглядывался в темную массу у ног ребенка, пока не разглядел, что это лежит взрослый человек, притом мужчина. Его неподвижность и неестественная поза показались мне странными. Внезапно я понял, что этот человек мертв или находится в забытьи. Его голова была неестественно запрокинута.
Как только я выступил из своего укрытия, девочка тут же умолкла, не сводя с меня глаз и продолжая вздрагивать от рыданий. Я вошел в воду, дотянулся до борта лодки и подвел ее к берегу. Мужчина в лодке не пошевелился. Я тронул его плечо, и когда тело перевалилось на бок, увидел торчавшую из его спины стрелу.
Кто он — охранник, похититель, местный поселянин, ставший жертвой разбоя? По одежде — скорее воин, чем крестьянин или горожанин.
— Возьми меня! — внезапно произнес детский голос.
Девочка протянула ко мне руки, а в ее тоне прозвучали повелительные нотки. Я повиновался. Маленький теплый комочек доверчиво прильнул ко мне, несвязно лепеча. Я прислушался — она пыталась сказать, что ей совсем не понравилось кататься ночью на лодке.
— Трудно не согласиться с тобой, дитя.
Я все еще стоял в воде, держа ребенка одной рукой, а другой не давая лодке уплыть по течению. Опустив ладонь, я осторожно коснулся холодного лица покойника, провел по нему ладонью и закрыл ему глаза. Затем вышел на берег, усадил девочку на сухой мох и постарался закрепить у корней ивы лодку с мертвецом. Как только я справился, малышка тут же оказалась рядом, взяла меня за руку.
— Ты не оставишь меня? Тут плохо.
— Не оставлю. Ведь ты не эльф, а фэны не место для маленьких девочек, особенно по ночам. Но как ты сюда попала?
Она молчала, переступая с ноги на ногу. Я перевел взгляд на тело в лодке. По чистой случайности я стал свидетелем какой-то трагедии. По тому, как это дитя выговаривало слова, я понял, что она из саксов, но вовсе не из простых. Ее платьице из светлого сукна было украшено прекрасной вышивкой, но это платьице не спасало малышку от холода и сырости.
Я снял с себя плащ, укутал девочку и, взяв на руки, шагнул к коню. При виде Моро она оживилась.
— Лошадка! Лошадка с пятнышком!
Девочка заерзала у меня на руках, тянулась, пытаясь погладить коня. Слезы на ее глазах мгновенно высохли.
У меня не было никакого опыта обращения с такими крошками. Но с чего-то нужно было начать, и я спросил:
— Расскажешь о себе?
Молчание.
Тогда я попробовал иначе:
— Кто ты?
— Милдрэд. Я спала, а меня повезли кататься в лодке…
Теперь она говорила сама. Я неплохо знал саксонский, но не все мог понять в бессвязном детском лепете. Выяснилось, что девочка хочет к папе и маме, но не прочь еще немного побыть и возле коня, который ей ужасно нравится. Моро попытался ее обнюхать, и девочка восторженно хихикнула. А потом вдруг велела отвезти ее домой… Кажется, она упомянула о какой-то башне.
Но куда-то отвезти мне ее все равно было надо. Вот только куда?
Я усадил девочку в седло, а сам пошел рядом, ведя лошадь под уздцы. Самое разумное — двигаться против течения протоки, по которой принесло лодку. Возможно, я окажусь там, откуда похитили этого ребенка.
Девочка вскоре уснула, припав к холке Моро. Я осторожно придерживал крошку, чтобы она не сползла, умиляясь ее доверчивости и простодушию. Блаженное, беззаботное детство! Сколько же мы теряем на дороге жизни, где холодный рассудок и подозрительность учат нас взрослой мудрости…
Ситуация, однако, была вовсе не той, чтобы пускаться в философские рассуждения. Судя по трупу в лодке, необходимо быть готовым ко всему. Поэтому я взвел тетиву арбалета и зарядил его тяжелым болтом.
И вскоре Моро подтвердил мои опасения. Он снова раз и другой вскинул голову, втягивая в себя воздух и отфыркиваясь. Спустя десяток шагов и мне почудились в мглистом сумраке какие-то красноватые отсветы.
Под ногами зачавкала жижа, тропа исчезла. А еще через минуту я убедился, что путь к мерцающему свету лежит прямиком по воде. Я сел на коня, прижал к себе спящую девочку и, действуя одними поводьями, послал Моро в заводь. Конь сразу же погрузился по брюхо и побрел, рассекая черную гладь. Впереди все ярче становились отсветы огня, я уже чувствовал запах дыма и различал отдаленный гул голосов.
Моро, отряхиваясь, выбрался на сушу. Но теперь я не спешил. Зарево впереди вызывало у меня все большую тревогу. Я мог различить по запаху дым очага, рыбацкий костер или едкую горечь пожара — там, за деревьями, полыхал пожар. Порой, когда пламя вспыхивало особенно ярко, на фоне неба отчетливо вырисовывались силуэты деревьев, а затем все снова погружалось во тьму.
Я спешился и осторожно уложил спящую девочку там, где было посуше.
