Он опять хитро прищурил темный глаз: не прост был товарищ Гольдман, не прост.
– В Москве организуется специальный центр хранения драгоценностей – Гохран. По указу товарища Ильича. Так что вы рассортируйте, и мы отправим это добро в Москву.
Старцев вздохнул. Он, конечно, мечтал о каком-то важном задании. Но не о таком.
Гольдман поднял розовато-лиловый топаз («бразильский» – мелькнуло в голове Старцева) и сквозь него, улыбаясь, посмотрел на профессора.
– Мне нужно будет привезти из лаборатории лупы, микроскопы, бинокулярные очки, – сказал Старцев. – Сегодня же приступаю. И студентов подберу.
– Вот! Это мне уже нравится! – сказал Гольдман. – Хороший портной начинает кроить еще до того как снимет мерку…
Кирилловский пост располагался в заброшенном особняке. Когда-то этот господский дом окружал высокий каменный забор, но за годы войны крестьяне его порядком разрушили: и камень и кирпич развезли по дворам для печек, сарайчиков и других построек. Напоминанием о заборе служил только невысокий фундамент, с четырех сторон окаймляющий двор. Пострадал и особняк. На выжженную степь, подступающую с трех сторон, черными глазницами выбитых окон смотрела из-под крыши мансарда. В высоком цоколе дома сохранился обширный подвал, в который вела кованная железом дверь.
Две недели назад начальником Кирилловского поста был назначен Григорий Иванович Емельянов. В этот день он проснулся среди ночи от какого-то непонятного шума. Будто бы кто-то долго и размеренно бил дубовой палкой по пустым бочонкам. Но звук этот вскоре словно бы растворился, исчез, не оставив о себе никакой памяти.
Однако сон к Григорию Ивановичу не вернулся. Он зажег в просторной комнате лампу без стекла. Оранжевый язычок огня, прикрытый каемкой копоти, не освещал дальние углы комнаты. Клочья обоев шевелились, разбрасывая по стенам причудливые тени.
Присев к рассохшемуся по всем швам столу, Емельянов посмотрел на телефонный аппарат «Эрликон», висевший на стене.
Минувшим вечером знакомый писарь из штаба полка сообщил ему, что сегодня на пост прибудет либо сам командир полка Коротков, либо комиссар. Вспомнив об этом, Емельянов сразу понял, отчего ему не спалось: к встрече, от которой он ждал многого, надо было хорошо подготовиться.
Еще две недели назад Григорий Иванович был счастлив и горд своим положением командира первой роты полка. С Коротковым держался он на дружеской ноге. Был у него в большом почете и уважении. Потому что имел в боях за советскую власть пять ранений и одну контузию. К этому можно бы приплюсовать и пребывание Григория Ивановича в плену у батьки Ангела, закончившееся дерзким побегом – не многие из плена так вырываются!
Но ничего не помогло, когда комполка вершил свой скорый и правый суд. А из-за чего весь сыр-бор поднялся – сказать стыдно: с вечера выпил Емельянов лишнего, не предполагая, что придет сумасшедшему комполка на ум устраивать ночью внезапную учебную тревогу. Уже на следующее утро Коротков отстранил Емельянова от командования ротой, отправил начальником поста в Кирилловку. Только-то и славы…
Громыхнув дверью, вошел запыхавшийся красноармеец:
– Не спишь, товарищ Емельянов?
– Да вот, командирскую свою думу думаю… А ты чего запаленный такой? Волки гнались?
– По делу я, товарищ Емельянов!
– Докладай.
– Почудилось мне, будто верстах эдак в трех какая-то посудина к берегу приставала.
– Должно, рыбацкая.
– Да не, машина помощнее, – возразил красноармеец. – Вроде бы с моря пришла, постучала-постучала и ушла.
– Я тоже чего-то слыхал, – припомнил Емельянов. – Словно по дубовой бочке… Ну и что ты?
– Бегал на место. Пока добежал – ничего.
– Ладно… Иди дежурь. – Емельянов почесал в затылке. – Я тут малость помозгую и приму решение.
Часовой ушел.
Емельянов задумался. О подобных происшествиях положено сообщать в полк. Но за две недели, что командовал он постом, никаких кораблей в районе Кирилловки не появлялось. Было здесь спокойно и раньше – это он знал. Несколько шаланд кирилловских рыбаков теснились у общего причала, неподалеку от поста. Моторный баркас на всю Кирилловку был один, но и он рассыхался и пропадал – нельзя было достать керосина даже для лампы, не то что для мотора.
Емельянов смотрел на телефонный аппарат и думал: ну о чем сообщать в штаб полка? Вот, к примеру, если бы его люди обстреляли чужой корабль, а еще лучше захватили его в плен, то можно было бы и позвонить. А то ведь кто знает, по какому поводу тревогу поднимать…
Он ведь нешутейно рассчитывал, что комполка уже сегодня сменит по отношению к нему гнев на милость и заберет отсюда, с этого богом забытого, унылого, пропахшего гниющими водорослями поста. Может, для этого и собрался Коротков сюда? Ну так нечего паниковать: пусть и впредь Коротков считает, что на Кирилловском посту никаких происшествий!
На рассвете прозвенел «Эрликон»: дежурный по штабу полка сказал, что на пост выезжает не командир, а комиссар со своим ординарцем, спросил, будто догадываясь о чем-то, все ли в порядке.
– У нас всегда в порядке! – ответил Емельянов, подумав про себя: а что комиссар едет, оно, пожалуй, еще и лучше – этот помягче Короткова, душевнее!
Когда над морем стало розоветь небо, он погасил лампу и вновь прилег на топчан, сладко вытянулся – в самую пору было бы малость подремать. Но что-то беспокойно скребло по сердцу.
«Ладно, когда станет совсем светло, – подумал Емельянов, – надо послать дозорных, пусть пройдут вдоль берега, посмотрят: может, и впрямь наткнутся где-либо на следы рыбаков?»
Беспокойство исчезло, но поспать Емельянову так и не было суждено: дверь распахнулась, на пороге встал озабоченный красноармеец Федоренко – посторонившись, он пропустил в комнату человека в брезентовой куртке. Солнце еще не взошло, в комнате было сумеречно, и Емельянов не сразу разглядел Кольцова. Да и Кольцов не рассмотрел Емельянова. А если бы даже и рассмотрели они друг друга, то вряд ли узнали: с тех пор как были они в плену у батьки Ангела, прошло много времени.
– Вот, товарищ командир! С баркаса высадился! Баркас ушел. Его задержать силы-возможности не имелось. А этот… Оружие сам сдал, без сопротивления. – Федоренко выложил на стол перед начальником поста револьвер Кольцова.
Емельянов меж тем торопливо надел гимнастерку с красными «разговорами», затянулся ремнем с портупеей, прошел к столу и положил тяжелую руку на револьвер.
– Баркас моторный был?
– Моторный.
– Вот тебе и все загадки!.. – успокоился Емельянов.
– Я – чекист, переправился из Севастополя, – четко произнес Кольцов. Шагнув к ящику «Эрликона», торопливо добавил: – Потом я вам все подробно объясню! А сейчас мне надо передать срочные сведения командованию!
