— Я окончил школу и выбрал военное поприще, — продолжал Ревелли. — Я думал, что это решение принято мной самостоятельно. На самом деле его продиктовали мне годы фашистского воспитания. В 1939 году я переступил порог королевского военного училища в городе Модена. Я обожал армию. Нам говорили: она лучшая в мире. Мне все было по плечу. Везде я хотел быть первым. Пришпоривало самолюбие спортсмена. Рвение мое в боевой подготовке заметили быстро. Начальник группы говорил: «Ревелли, ты настоящий солдат, как немец». Я гордился этой оценкой, хотя она царапала мое национальное чувство.
Каждый курс училища имел название. Тот, в чьем строю был я, именовался кратко: «Вера». Но именно в училище с моей верой в фашизм начало происходить что-то еще неясное мне самому. Танковую тактику изучали умозрительно, только на схемах. Танков для обучения не было. В стены училища проникали вести с фронта. Тогда Италия напала на Грецию, но терпела поражения. Начальника генерального штаба Бадольо прогнали в отставку.
Велико было мое удивление, когда на выпускном вечере в училище генерал Джакомо Карбони дал осторожно понять, что война эта бесцельна для Италии. Конечно, он выразил свою мысль не такими словами, но в хитросплетении его фраз промелькнул и намек на дилетантизм фашистских иерархов в военных проблемах.
Меня поразили тогда иносказания генерала. Правильно ли я его понял? Говорить об этом с товарищами я не мог. Сама тема казалась мне кощунственной, хотя именно в училище я впервые услышал анекдоты, высмеивающие фашизм. В одиночестве я терзался сомнениями. Значит, не армия виновата в военном фиаско. По тогда кто же? Политика фашизма? Мое сознание, несмотря на противоречие между блеском парадов, красноречием дуче и ходом войны, не было еще подготовлено к этой мысли. Как бы там ни было, я окончил училище одним из лучших и получил на рукав два серебряных шеврона.
Итак, в мае 1941 года я сублейтенант и должен ехать в Парму под сень высшей офицерской школы. Но так не произошло. Война уже проделала брешь в командном корпусе. Вся наша «Вера» пошла в войска. Образцовый курсант, я имел право выбрать место службы и, конечно, долго но размышлял: Кунео. Там стоял второй альпийский полк. Мой батальон назывался «Борго сан Далмаццо».
Система комплектования была территориальной — я находился среди людей своего края. Они говорили на местном диалекте. Офицеру из Рима их лексика казалась тарабарщиной, но я отлично понимал язык моих солдат. Среди них, а не в Парме я и проходил программу своей высшей офицерской школы. Они уже побывали под огнем, потеряли боевых друзей-однополчан и не могли взять в толк, кому и зачем нужна эта война.
Ветераны батальона помнили, как им когда-то обещали абиссинскую землю — место под африканским солнцем — и как они еле унесли оттуда ноги. В окровавленных горах Албании, в долинах Греции они поняли все то, над чем я ломал голову в Моденском училище. «Сельскохозяйственный отпуск» — единственное, о чем теперь мечтал каждый из них. А между тем шел июль 1941 года. Война уже кипела в России.
...Я вел роту на тактические учения. Молча шли солдаты, навьюченные снаряжением, как мулы. Внезапно колонна нарушила строй. Я в это время находился с замыкающим взводом и не сразу понял, что случилось.
У кромки перелеска на естественной зеленой площадке группа солдат фашистской милиции, разделившись на две команды, играла в волейбол. Упитанные, розоволицые парни в шортах перекидывались мячом. Мои солдаты подступили к ним с бранью: «Идите воевать, недоноски, вы ведь добровольцы. Довольно околачиваться в тылу».
Еще несколько минут, и началась бы драка. Жилистые крестьяне из батальона «Борго сан Далмаццо», конечно, поколотили бы фашистов. Я разрывался между еще не угасшими симпатиями к «черным рубашкам» и уважением к своим землякам. Я сумел остановить альпийцов так: «Послушайте, если здесь что-нибудь произойдет, не будет отпуска никому, пострадаю и я. Отставить драку!»
Но в эти мгновения я измерил пропасть, что разделяла охранные отряды Муссолини и бедных крестьян моей родной страны.
У этих отрядов была иная структура, чем в армии. Названия их подразделений и частей копировали термины, связанные с военной славой античного Рима, — «легионы», «крылья», «манипулы». Офицеры щеголяли званиями «центурион», «консул», «проконсул».
Но я уже знал: на войне, где гусиный шаг, блеск выправки и истошный рев «дуче, дуче, дуче!» не имели цены, эти гвардейцы Муссолини при малейшей опасности обращались в бегство. В боях они почти не участвовали. Они держали «внутренний фронт». Когда я теперь слышал, как, вспоминая фронтовые невзгоды, кто-то из солдат возмущенно говорил: «Дуче — свинья», — я мучительно переживал постепенное крушение своих иллюзий, но, безучастно проходя мимо таких восклицаний, уже не считал свое деланное равнодушие нарушением офицерского долга.
В моем сознании начиналось отторжение армии от Муссолини. Вместе с тем мне стало невмоготу мое тыловое прозябание. Как мог я командовать фронтовиками, не понюхав пороха? Стыд не давал мне покоя, пока я не написал рапорт с просьбой отправить меня на любой фронт. Через несколько дней я предстал перед командиром полка.
— В вашем рапорте не хватает заключительной фразы. Она должна звучать так: «Я верю дуче, верю королю, верю в окончательную победу».
Я написал эту фразу, но верил я теперь только в армию. Она была моей святыней. Понимаете, нужно же во что-то верить. Я был молод. Но вот за небольшой, в сущности, срок испытал немало разочарований. Мой идол — дуче — для моих солдат был свиньей, а ведь я их не мог заподозрить в приверженности к коммунистам — врагам Муссолини.
Так армия стала моим единственным прибежищем в дни духовного кризиса.
3Я ожидал в штабе полка поздравлений, но адъютант командира полка, узнав о моем рапорте, хихикнул и спросил:
— Чего ради ты собрался на фронт, Ревелли? Что ты натворил там, у себя? Соблазнил чью-нибудь дочь или проигрался в карты?
Меня больно задевал тыловой цинизм. Я желал военной карьеры, стремился выполнить офицерский долг, жаждал наград — они отделяли фронтовиков от плоскостопных, или попросту трусливых тыловых крыс. Вот весь я перед вами, такой, каким был в ту пору.
Рапорт лежал в одном из кабинетов военного министерства в Риме. А в это время дивизия «Тридентина», доведенная до штатов военного времени, получила приказ выступить на Восток в составе альпийского корпуса. Какой-то дальновидный папаша добился отчисления своего сына на тыловую должность, какой-то чин в министерстве вытащил из папки мою слезницу, и я был зачислен в дивизию на должность заместителя командира роты...
