— Отлично! — сказал, смеясь, Мазарини. — Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?
— Все, монсеньор, что вы мне прикажете, — ответил д’Артаньян.
— Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?
«Положительно, — мелькнуло в голове д’Артаньяна, — он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся. Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»
— Для королевы, монсеньор? Я не понимаю.
— Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
— Какие три друга, монсеньор?
— Те, что были у вас в прежнее время.
— В прежнее время, монсеньор, — ответил д’Артаньян, — у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
— Хорошо, хорошо, господин офицер, — сказал Мазарини. — Скрытность — прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.
— Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньор, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
— А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить — сама королева освобождает вас от вашей клятвы.
— Королева? — спросил д’Артаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.
— Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление показать вам этот алмаз, который, как ей кажется, вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.
И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.
— Правда! — сказал д’Артаньян. — Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.
— Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.
— Действительно, монсеньор, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!
— Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь, ну а где ваши друзья?
— Не знаю, монсеньор.
— Как, не знаете?
— Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную службу.
— Но где вы их найдете?
— Там, где они окажутся. Это уж мое дело.
— Хорошо. Ваши условия?
— Денег, монсеньор, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в пути.
— Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! — сказал Мазарини. — Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской казне нет денег?
— Тогда сделайте, как я, монсеньор: продайте королевские алмазы; но, верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми средствами.
— Хорошо, — сказал Мазарини, — мы постараемся удовлетворить вас.
«Ришелье, — подумал д’Артаньян, — уже дал бы мне пятьсот пистолей задатку».
— Итак, вы будете мне служить?
— Да, если мои друзья на то согласятся.
— Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?
— В одиночку я еще никогда ничего не делал путного, — сказал д’Артаньян, тряхнув головой.
— Так разыщите их.
— Что мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвященству?
— Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его характера.
— Что мне пообещать?
— Если они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодарность будет ослепительна.
— Что мы будем делать?
— Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.
— Монсеньор, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо осведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство…
— Когда наступит время действовать, — прервал его Мазарини, — будьте покойны, вы все узнаете.
— А до тех пор?
— Ждите и ищите ваших друзей.
— Монсеньор, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно. Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а путешествия стоят дорого.
— В мои намерения не входит, — сказал Мазарини, — чтобы вы появлялись с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком большого числа окружающих вас людей.
— И все же, монсеньор, я не могу путешествовать на свое жалованье, так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путешествовать не могу, потому что за двадцать два года службы я копил только долги.
Мазарини задумался на минуту, словно в нем происходила сильная борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать д’Артаньяну.
— Возьмите, — сказал он со вздохом, — это на путешествие.
«Если тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, — подумал д’Артаньян, — то с тобой еще можно иметь дело».
Он поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.
— Итак, решено, — продолжал кардинал, — вы едете…
— Да, монсеньор.
— Пишите мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.
— Непременно, монсеньор.
— Отлично. Кстати, как зовут ваших друзей?
— Как зовут моих друзей? — повторил д’Артаньян, не решаясь довериться кардиналу вполне.
— Да. Пока вы ищете, я наведу справки со своей стороны, и, может быть, кое-что узнаю.
— Граф де Ла Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос, и шевалье д’Эрбле, теперь аббат д’Эрбле, иначе Арамис.
Кардинал улыбнулся.
— Младшие сыновья древних родов, — сказал он, — поступившие в мушкетеры под вымышленными именами, чтобы не компрометировать своих семей! Длинная шпага и пустой кошелек, — нам это знакомо.
— Если, бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньор, — отвечал д’Артаньян, — то осмелюсь пожелать, чтобы кошелек вашего преосвященства стал полегче, а их бы потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной в придачу вы, ваше преосвященство, перевернете вверх дном всю Францию и даже всю Европу, если вам будет угодно.
— В хвастовстве гасконцы могут потягаться с итальянцами, — сказал, смеясь, Мазарини.
— Во всяком случае, — сказал д’Артаньян, улыбаясь так же, как кардинал, — они превзойдут их в бою на шпагах.
И он вышел, получив отпуск, который тут же был ему дан и подписан самим Мазарини.
Едва очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно заглянул в мешок.
