Встреча продлилась около часа, и разговор вращался вокруг трех основных тем: 1) обмен семейными новостями; 2) тяжелое финансовое положение Андреаса и 3) предстоящее венчание семнадцатилетней принцессы Марии с молодым красавцем и всеобщим любимцем московской молодежи князем Василием Еврейским, который приходится супругу Софьи троюродным братом. Князю Василию едва исполнился двадцать первый год, но он уже справедливо носит почетное прозвище «Удалой», поскольку начиная с восьми лет участвовал вместе со своим отцом во множестве военных походов и боевых с почек(?), показав не раз беззаветную отвагу и лихую удаль. К слову сказать, его батюшка князь Михаил Андреевич Еврейский в момента этого разговора находился неподалеку — на заседании Большого военного совета у великого князя.
Во время обмена семейными новостями выяснилось следующее.
Скончался в монашеском чине старший брат княгини и Андреаса — Мануил, о котором они, впрочем, вспоминали довольно холодно в связи с принятием им помощи от турецкого султана и примирением, таким образом с убийцей своего дяди. Андреас пожаловался на распутное поведение своей супруги, отчего Марья вся залилась краской и едва не расплакалась. В ответ на вопрос брата о ее семейной жизни Софья ответила, что все идет своим чередом, напомнив греческую пословицу о тоненьком ручейке, который незаметно подтачивает огромный камень. Она надеется со временем постепенно привить своему супругу основы европейской культуры, для чего инициирует и поощряет приглашение в Москву большого количества иностранцев, особенно итальянцев и греков, причем она отдельно упомянула о приглашении мастеров горного дела, которых в княжестве нет вовсе, предполагал что здешние недра должны быть богаты ценными металлами. Софья также с улыбкой рассказала о своих стараниях сдавать супруга более мягким и восприимчивым к ее просьбам, желаниям и советам, в чем она значительно преуспела в последнее время, особенно после рождения двух сыновей подряд: Андреас многозначительно заметил, что по московским законам ее сыновья не имеют ни малейших шансов на перестал и спросил, что она по этому по-воду думает, — ведь теперь, когда у него, Андреаса, уже не осталось никаких надежд на сына, ее сыновья станете единственными наследниками великого византийского прошлого. Софья, столь же многозначительно улыбнувшись сказала, что время все растравит на свои места, и перевела разговор на другую тему.
Этой темой стали жалобы брата на его тяжелое финансовое положение, еще более усугубляемое постоянным мотовством жены, при упоминании которой юная принцесса снова начала всхлипывать Софья посоветовала брату продать за большие деньги свой формальный титул византийского императора французскому королю Карлу, который, как она хорошо помнит, очень любит титулы. Андреас оживился, поблагодарил сестру за совет и сказал, что непременно воспользуется им. Тут же он, слегка смутившись и понизив голос, попросил сестру одолжить ему некоторую сумму денег или, в крайнем случае, несколько драгоценностей, и притом очень срочно, потому что уже завтра ему надо разговаривать с отцам жениха Марии князем Михаилам Еврейским о причинам, а у него и Марии нет ни копейки и даже ни одного драгоценного камня. Взглянув на тоненькие, ничем не украшенные пальчики своей племянницы, Софья растрогалась и, сняв со своей руки один из перстней, поцеловала заплаканную принцессу, одев перстень ей на палец и сказав при этом, что это подарок покойного отца, то бишь дедушки Марии. Затем княгиня глубоко о чем-то задумалась и, резко встав, велела Андреасу и Марии никуда не выходить, сказав, что скоро вернется. Она покинула покои и действительно вскоре вернулась, держа в руках большую, довольно тяжелую шкатулку и какое-то покрывало.
Открыв шкатулку, она сказала:
— Прими от меня сей дар, дорогая племянница, и пусть это приданое принесет тебе больше счастья, чем предыдущей владелице.
Мария стала вынимать драгоценности из шкатулки, восхищаясь ими, и мне удалось заметить, что на самом верху лежало простое ручное зеркальце в самой обыкновенной резной деревянной оправе — я часто видел точно такие же во время моего прошлого посещения Московии — в деревне они были почти у каждой молодой женщины.
— Мне? Господи, а что это? — восхищенно спросила Мария.
— Это приданое покойной твоей тезки Марии Тверской — первой супруги великого московского князя, отравленной, как мне говорили, злыми завистниками, — невозмутимо ответила Софья. — Я не желаю, чтобы у моего мужа оставались какие-либо воспоминания о ней. Ты меня понимаешь, Андреас?
Марья в ужасе отдернула руку.
— Нет-нет, тетушка, спасибо, я не возьму это!
— Почему же? — холодно улыбнулась Софья.
— Неужели вы хотите, чтобы оно принесло несчастье и мне?
— Не говори глупостей, Мария! — резко прикрикнул на дочь Андреас и улыбнулся Софье: — Спасибо, дорогая, я тебя прекрасно понимаю — ты совершенно права — нечего делать этим побрякушкам в твоем доме, где только ты должна быть единовластной хозяйкой! — Он подмигнул сестре и мягко сказал дочери; — Поблагодари тетку за решение твоей проблемы и ни о чем не беспокойся — пройдя через мои руки, эти камешки станут совершенно безвредными — еще увидишь, как они тебе пригодятся! Нам пора, Помогая!
— Пусть никто не увидит, что вы отсюда выносите, — сказали Софья и протянула Андреасу принесенное вместе со шкатулкой тканое покрывало.
Андреас тщательно завернул в него шкатулку, и Софья пошла проводить брата и племянника к по-тайному выходу на пустой задний двое ее части кремлевского терема.
Вскоре она вернулась, но я не торопился вылезать, потому что знал о еще одном свидании великой княгини, намеченном сразу после первого. И действительно, тут же вошла Береника и сказала:
— Он уже ждет.
Софья велела звать, и вошел мастер Аристотель Фьорованти.
И вот тут-то они заговорили по-итальянски.
Они говорили очень быстро, и я понял только, что речь идет о каких-то книгах и какой-то постройке, но, слабо владея языком, не уловил никакой связи между этими понятиями… Быть может, речь шла о строительстве библиотеки, хотя ничего подобного в Москве не строится — это было бы поздно укрыть….
Великая княгиня легко и певуче с искренним наслаждением заговорила по-итальянски, называя мастера его подлинным именем, а не привычным русским прозвищем Аристотель, присвоенным ему московитами в знак уважения к его многочисленным талантам:
— Мой дорогой Родольфо, я надеюсь, ты пришел сообщить мне, что выполнил мою волю и построил то, что обещал.
