Увидев меня, он улыбнулся своей доброй теплой улыбкой.
– А, это ты, мальчуган, – сказал он. – Добро пожаловать! Сейчас мы тебя угостим уткой.
– Почему уткой? – удивился я.
– Де Монрон тебе объяснит.
– Смотрите, какую дичь я принес! – Я вытащил из ягдташа зайца и три или четыре куропатки.
– Отнеси дичь на кухню, мы съедим ее после уток.
– А почему не сразу же?
– Де Монрон тебе объяснит.
Я знал упрямство своего опекуна и отправился прямиком на кухню, как он мне велел. С поваром мы всегда дружили.
– А-а, это вы, г-н Дюма? – приветствовал он меня.
– Я, славный мой Жорж.
– Что это вы принесли?
– Дичь.
– Свежую?
– Сегодняшнюю.
– Тем лучше, она может подождать.
– Подождать чего?
– Подождать, пока мы покончим с утками.
– У вас что же, наплыв уток?
– Ах, господин Дюма, взгляните, и вы содрогнетесь!
Он открыл погреб, там лежало уток тридцать, не меньше.
– И целых три дня мы их уже едим, – прибавил он. – Например, сегодня у нас на обед утиный суп, две утки с оливками, две утки под апельсиновым соусом, две жареные утки, утка, фаршированная по-английски, и утиное рагу. Считайте, что десяток уток уйдет, но останется еще на завтра и послезавтра.
– И откуда же у вас такое утиное изобилие?
– Представьте себе, у нас гостит г-н де Монрон. Вы знакомы с ним?
– Нет.
Я и в самом деле не знал еще тогда г-на де Монрона, столь известного в аристократическом мире своим искусством делать долги, чарующим остроумием и оригинальными выходками. Я познакомился с ним позже и должен сказать, что в легендах, бытующих об этом великолепном образчике XVIII века, ничего не прибавлено.
– Он приятель нашего господина, – продолжал повар, – и приехал к нам погостить, потому как, сдается мне, не поладил в Париже со своими кредиторами. На другой день после приезда гостя г-н Коллар, желая его поразвлечь, показал ему своих овечек, и тот остался очень доволен. Потом ему показывали овчарни, и тоже все прошло благополучно. На третий день хозяин повез его на охоту, но и к полудню гость не сделал ни единого выстрела и вернулся без добычи. Приехав в замок, он из окна своей комнаты перестрелял всех наших уток, а было их штук шестьдесят, не меньше. Кто пришел в ярость? Само собой, наш хозяин. Он сказал: «Вот оно как! Де Монрон перестрелял моих уток? Ну так он же их и съест! Жорж! Пусть ест их на завтрак, обед и ужин, если только он ужинает! Подавайте, Жорж, нам только утятину, пока мы их не съедим!» Вот почему я и спросил вас, сударь, может ли ваша дичь подождать.
Теперь все разъяснилось. Уток я не ел месяца два, так что мне было нетрудно выдержать обед, состоявший исключительно из утятины. Другое дело г-н де Монрон, он питался милыми птичками вот уже четвертый день.
Увидев во время обеда, что после утиного супа подают уток с оливками, а затем уток с апельсинами, а потом жареную утку, он поднялся, взял свою шляпу и вышел ни слова не говоря, затем приказал своему слуге заложить лошадей в кабриолет и отправился искать небеса, где не мелькало бы столько уток.
Однажды г-на де Монрона спросили:
– Будь у вас пятьсот франков ренты, де Монрон, что бы вы стали делать?
– Долги, – ответил он не задумываясь.
Мария Каппель гостила на каникулах у деда, тот обожал ее и баловал от души. У него в доме она чувствовала себя счастливой – ни уроков грамматики, ни гамм, ни крючка, ни спиц. Зато здесь она кувыркалась в душистом сене, каталась верхом на баранах-великанах, качалась на качелях и, несмотря на свою природную чувствительность, никогда не плакала.
Хотя Мария Каппель проводила немало времени в играх на воздухе, она по-прежнему оставалась оливково-желтой худышкой.
Когда я вошел в гостиную, дедушка спросил внучку, узнает ли она меня.
– Узнаю, – ответила она, глядя на меня пронзительным тяжелым взглядом черных глаз, – этот господин просил моей руки на празднике в Кореи.
– И приедет узнать, захотите ли вы выйти за него замуж, Мария.
– Девочки моего возраста не выходят замуж. Моя тетя де Мартене вышла замуж в семнадцать лет. Моя тетя Тара – в пятнадцать. Обе они были очень хорошенькие, а я нет.
– Как? Неужели вы не хорошенькая?
– Нисколько, и должна знать об этом. Мне, слава Богу, часто об этом напоминают. Впрочем, я вообще не люблю мужчин.
– Не может того быть!
– Не люблю. Из мужчин я люблю только дедушку Жака и моего отца, г-на Каппеля.
Я прожил в Вилье-Элоне три дня, и мне удалось приручить Марию, немало помог мне в этом бельчонок – толстячок в два раза больше мыши, я поймал его в парке и сделал для него чудесную цепочку из латунной проволоки.
Поутру на третий день Мария пришла ко мне.
– Возьми цепочку Коко, – сказала она.
– А где же Коко? – удивился я.
– Я его отпустила.
– Почему?
– Чтобы он жил.
– Но он прекрасно жил и с цепочкой на шее, мы его уже приручили.
– Нет, он лишь притворялся. Как только я его отпустила, он тут же убежал. И сколько я ни звала его: Коко! Коко! Коко! – он не вернулся. Если бы мне надели на шею цепь, я бы умерла.
За те три дня, что я пробыл в Вилье-Элоне, г-н Коллар показал мне, как г-ну де Монрону, своих овец и овчарни, после чего перестал меня развлекать, но я мог прожить там и полмесяца, и месяц, не нуждаясь ни в каких развлечениях.
Я забыл сказать, что после отъезда г-на де Монрона оставшихся уток раздали крестьянам, и на протяжении целого года утки к столу г-на Коллара не подавались.
Мария Каппель подрастала, становилась все своевольнее, непослушнее, что только способствовало отчуждению матери. Вот что пишет об этом сама Мария:
«Живя взаперти в красивой, но такой тесной парижской квартире, обреченная долбить грамматику, историю, географию и только изредка выходить на прогулки в сад Тюильри, не имея свободы ни в движениях, ни в поступках, я тосковала и скучала, но что еще печальнее – докучала другим. Стоило мне запрыгать, как непременно что-то падало, и грохот разносился по квартире. Если я пела песенку или танцевала, то мешала всем в доме. Меня постоянно высылали из гостиной в ожидании визитов. Антонина отличалась ангельской кротостью и не участвовала в моих играх. Навещал меня только старенький учитель музыки, удручая бемолями и диезами, не позволяя кроме занудных упражнений сыграть ни одной, самой простенькой мелодии»[49].
Однажды навестить г-жу Каппель пришел маршал Макдональд, старинный друг семьи. Мадам Каппель пожаловалась ему на непослушание дочери. Старый вояка в тот же миг отыскал радикальное средство: маленькую бунтовщицу следовало немедленно поместить в Сен-Дени, институт для благородных девиц. Маршал брался ее туда определить. Мадам Каппель согласилась. Сговор произошел без ведома той, которая должна была стать его жертвой. И вот настал день, когда мать под предлогом прогулки посадила дочь в карету, которая покатила в сторону Сен-Дени, въехала во двор королевского дома, ворота за ней закрылись. Мадам Каппель представила маленькую Марию г-же Бургуэн, начальнице института, о приезде ее предупредил заранее маршал Макдональд.
