— Моя мама, — с гордостью объявил Волков.
Ленька вскочил, шаркнул ногой, споткнулся о паровую машину и, увидев возле своего носа тонкую бледную руку с розовыми миндалинами ногтей, ткнулся губами в эту хрупкую, крепко надушенную руку и назвал себя по фамилии.
— Очень приятно, — проворковала мадам Волкова. — Вовик мне о вас говорил. Чувствуйте себя, пожалуйста, у нас, как дома.
"Да! Ничего себе — как дома", — со вздохом подумал Ленька.
— А сейчас, пожалуйста, обедать. Вас ждут.
— Я не хочу, — забормотал Ленька. — Благодагю вас. Мне пога ехать. Я еще угоков не выучил.
— Не спешите. Успеете. Вовик вас отвезет... А уроки можете вместе учить.
Ленька понял, что погиб, и покорно поплелся вслед за Волковым — сначала в туалетную, мыть руки, потом — в столовую, где за большим обеденным столом уже сидело человек десять мужчин и среди них — высокий чернобородый господин с засунутой за воротник салфеткой, в котором Ленька почему-то сразу признал Волкова-отца. Так оно и оказалось. Волков подвел Леньку к чернобородому и сказал:
— Папа, разреши представить тебе. Мой товарищ, о котором я тебе говорил...
— А-а! Да, да, — веселым басом проговорил Волков-отец, показывая необыкновенно белые, ослепительные зубы и протягивая Леньке руку. Приятно... Садитесь, юноша. Милости просим. Водку пьете?
Ленька понял, что хозяин шутит, сделал понимающую улыбку и, поклонившись гостям, сел рядом с Волковым-сыном.
— Представь, папа, — сказал Волков-сын, к удивлению Леньки, тоже засовывая за воротник крахмальную салфетку. — Когда мы ехали домой, нас на Пиколовом мосту какие-то хамки забросали камнями.
— Вовик, — остановила его мать. — Откуда эти выражения?! "Хамки"!..
— Виноват, Елена Павловна, — бархатным голосом перебил ее какой-то бритый человек в полувоенном френче, лицо которого показалось Леньке знакомым: портрет его он видел недавно в газете. — Не те времена, голубушка, чтобы обращать внимание на этакие тонкости. Пора называть вещи своими именами.
— И детям тоже?
— Увы, и детям тоже.
— Вовик, милый, ты не ушибся?
— Мы ускакали, — сказал Вовик.
За столом продолжался разговор, прерванный появлением мальчиков.
— Боже мой! Надвигается какой-то ужас.
— Ничего, ничего, Елена Павловна. Есть еще порох в пороховницах. Не с такими справлялись.
— В Учредительное они не пролезут во всяком случае. Будьте уверены. Задавим.
— Скажите, это правда, что генералы Корнилов и Деникин освобождены из-под ареста?
— Истинная правда, о которой не следует говорить громко.
— Вчера в Пассаже на моих глазах опять сорвали погоны с какого-то офицера...
— Пришьет. Невелика беда. Была бы голова на плечах.
— Папа, я тебе говорил, что Лешин отец был офицером?
— Говорил, Вовочка. Помню. Приятно... В каком же чине был ваш... гм... гм... родитель?
Ленька подумал, что на такое общество меньше чем полковником не угодишь. Но покраснел, кашлянул и сказал правду:
— Хогунжий.
Ему показалось, что гости и хозяева переглянулись насмешливо.
— Н-да. Это что же выходит — корнет или вроде этого? Значит, вы казак?
— Да, — гордо ответил Ленька. Он покосился на Волкова и увидел, что щеки того залились румянцем.
"Это он за меня стыдится", — понял Ленька.
Без всякого аппетита он ел горячую янтарную уху с рассыпчатыми слоеными пирожками. Пирожки застревали в горле, а мадам Волкова накладывала ему на тарелку все новые и новые порции и, улыбаясь, приговаривала:
— Кушайте, голубчик, кушайте...
На другом конце стола кто-то жиденьким голосом говорил:
— Не будем забывать, господа, что судьба России, а следовательно, и всех нас, решается в Учредительном собрании. Именно поэтому всеми силами, правдами и неправдами необходимо добиваться большинства...
— К сожалению, Оскар Осипович, правдами многого не добьешься, показывая ослепительные зубы, весело пробасил Волков-отец. — Неправдами оно как-то сподручнее, как выражаются у нас на работах десятники.
— Миша, расскажи про Пелагею, — перебила его жена.
— А-а, да!.. Пелагея! Это, имею честь доложить, наша оберкухмистерша, кухарка. Третьего дня я спрашиваю у этой особы: "Пелагеюшка, матушка, вы за кого, собственно, имеете намерение голосовать на предстоящих выборах?" А она: "Мне, — говорит, — Михаил Васильевич, все равно, за кого... Мне бы только чтобы телятина на рынке подешевше стала". — "Ах, так? — я говорю. Великолепно! В таком случае вам, почтеннейшая, следует голосовать за "Партию народной свободы". Не забудьте — избирательный список номер два".
За столом дружно захохотали.
— Вот это называется агитация! Чудесно! Правильно! Так и надо.
Ленька положил ложку, кашлянул и вдруг неожиданно для самого себя громко сказал:
— Ей бы надо за большевиков голосовать.
За столом сразу стало тихо. Все переглядывались и с удивлением смотрели на мальчика. Особенно страшно и даже зловеще, как показалось Леньке, смотрел на него бородатый Волков-отец.
— Почему-с? — тихо спросил он, подняв над тарелкой вилку.
— Потому, — смутился Ленька. — Потому что это их партия... рабочая...
Вокруг зашумели. Кто-то засмеялся. Кто-то неодобрительно крякнул.
— Позвольте, позвольте, — сказал хозяин, строго рассматривая Леньку. Собственно говоря... я не совсем понимаю... Вы с кем живете, юноша?
— Я... с мамой, — пробормотал Ленька.
— Вот как? А кто ваша мама?
— Она учительница музыки.
— Тэк-с.
Волков-отец посмотрел на Волкова-сына.
— А вы знаете, молодой человек, кто такие большевики?
— Нет, — краснея, ответил Ленька.
— Не знаете? Так знайте!
И, постукивая вилкой по краешку тарелки, хозяин строгим учительским голосом заговорил, обращаясь к одному Леньке:
— Большевики, милостивый государь, это тевтонские наемники, шпионы, заброшенные в наш тыл неприятельским штабом. За немецкие деньги эти бунтовщики сеют смуту в нашем отечестве, призывают рабочих к забастовкам, солдат к неповиновению. Это враги, которых надо ловить и расстреливать на месте без суда и следствия.
Ленька побледнел. Он вдруг вспомнил Стешу, ее сундучок в "темненькой", большевистский плакат, фотографию усатого человека в черном пальто...
Что же это? Неужели это правда? Неужели их горничная — тоже германская шпионка? От одной этой мысли куриная кость встала у него поперек горла.
Он уже не слушал больше Волкова-отца. Он думал о Стеше.
Как ему раньше не пришла в голову эта страшная догадка?! Ведь он столько раз читал в газетах о шпионах, он помнит, что в некоторых газетах называли шпионами большевиков. Почему же он не подумал до сих пор о Стеше?! Ведь горничная сама призналась, что она за большевиков...
