— Помогай, — крикнул Пуговочкин, увидев Романа.
Роман охотно взялся за работу. Но винтовок было немного. Всего тридцать штук.
— Это для нашего отряда, — объяснил Пуговочкин, устанавливая ружья в стойку.
— А мне дадут? — спросил Роман.
— He знаю, — сказал Пуговочкин, не глядя на товарища. — Если хватит, — дадут.
В восемь часов весь отряд уже был в сборе. Комсомольцы были угрюмы и озабочены. Они подходили к винтовкам, осторожно трогали их, но не брали из стойки.
Наконец пришел Федотов, скомандовал построиться. Выстроились моментально и затихли. Роман тоже встал.
— Ребята! — сказал товарищ Федотов. — Районный штаб выделил тридцать винтовок, поэтому численность отряда определяется в тридцать человек. Вас тут больше…
Федотов оглядел ряды, как бы проверяя каждого, и, медленно выговаривая слова, закончил:
— Желает ли кто-нибудь остаться дежурить при клубе? Пусть выйдет из строя.
Никто не шевельнулся. Только тише стало. Федотов нахмурился.
— На всех винтовок не хватит, ребята. Если не выйдете сами, я буду отбирать…
Опять молчание, и только одинокий голос прозвучал мрачно:
— Отбирайте.
Тогда Федотов отошел на фланг и, оттуда осматривая каждого строго и внимательно, стал обходить строй.
— Комсомолец?
— Нет.
— Выйди.
Парень, виновато оглядев товарищей, вышел и стал к стенке. А Федотов продолжал осмотр, изредка говоря:
— Выйти.
У стенки уже собралось человек семь, а Федотов отводил одного за другим и приближался к Роману.
— Рядом с Романом стоял рябенький парнишка. Он оглянулся на Романа и тоскливо прошептал:
— Выгонит.
Федотов остановился около них. Словно по команде, Роман и рябенький приподнялись на цыпочки…
— Выйди… Оба выйдите, — сказал Федотов и оглядел поредевшие ряды. — Пожалуй, хватит. Сколько осталось?
Все стали громко считать. И Роман считал и насчитал двадцать девять. Но только хотел крикнуть, как рябенький торжествующе завопил:
— Одного не хватает!
— Тогда… — сказал товарищ Федотов и, поглядев на стоявших перед ним Романа и рябенького, спросил Романа: — Комсомолец?
— Нет.
— Я комсомолец! — крикнул рябенький.
— Становись в строй, — скомандовал товарищ Федотов. — Взять винтовки.
Забракованных было человек двенадцать. Они стояли в стороне, с завистью поглядывая, как комсомольцы разбирали винтовки и строились.
— Все, кто получил винтовки, останутся в клубе на всю ночь. Остальные могут идти домой.
Город жил напряженной, тревожной жизнью без сна и отдыха.
Под гул далекой орудийной канонады росла на черных перекрестках колючая паутина проволочных заграждений. Взад и вперед носились ревущие грузовики, наполненные рабочими и красноармейцами. В окнах домов, заложенных мешками с песком, можно было угадать настороженные глаза пулеметов и винтовок, направленных в одну сторону — к Нарвской заставе.
Выйдя из клуба, Роман отправился домой. Мать и сестра уже сидели за столом. Ужинали. Роман тоже сел.
Похлебали овсяной похлебки с дурандовыми лепешками, потом мать дала Роману и Аське по две сырых картофелины. Разрезав свои картофелины тоненькими ломтиками, они жарили их на плите. Поджаренные ломтики мороженой картошки были сладковаты и напоминали мацу. Как ни старался Роман есть медленнее, все же уничтожил свою порцию раньше, чем сестра.
У Романа была еще печенка. Днем, когда привозили мясо в потребиловку, он ухитрился отрезать большой кусок — с фунт.
Роман не хотел показывать печенку сестре. Но сестра так аппетитно чавкала, что у Романа челюсти заныли от голода. Не вытерпев, он сбегал в прихожую и достал из-за сундука печенку. У Аськи глаза расширились от зависти. Она торопливо доела картошку и следила за Романом. Роман взял нож и разрезал печенку на три равные части.
Один кусок отдал сестре, другой — матери, третий стал жарить сам.
— Я тебе завтра воблину куплю, — сказала растроганная сестра.
Поджаренная на плите печенка имела какой-то странный, не мясной вкус, но все же Роман съел ее с удовольствием.
Мать поела, убрала посуду, смела со стола сор и, увязав белье, сказала:
— Я иду в прачечную. Следите за лавкой, не привезут ли хлеба.
Она уже уходила, когда в дверях столкнулась с управдомом.
— Окопы рыть, — сказал управдом. — Кто желает, записывайтесь. Идти к Путиловскому заводу, к десяти часам. За работу по фунту хлеба.
— Фунт хлеба? — мать бросила узел. — Кому-нибудь надо идти.
— Я пойду! — живо сказала сестра.
— И я пойду, — сказал Роман.
Управдом усмехнулся.
— Маловат, хлеба не поешь столько.
Сестра быстро оделась и убежала, хлопнув дверью.
— В лавке не прозевай хлеб, — напомнила еще раз мать и тоже ушла в прачечную.
Роман остался один.
В квартире сразу стало тихо и скучно и немножко страшно. За дверью в прихожей что-то шуршало. По плите ползали тараканы и с шумом шлепались на пол. В трубе посвистывал ветер.
Роман сел на теплую еще плиту и долго прислушивался к разным шорохам да к стрельбе за окном.
Потом невтерпеж стало. Соскочил. Походил по комнате, посвистал. Остановился у окна.
Во дворе была темень непроглядная, но то и дело слышались шаги, разговор.
Роман сорвал с крючка солдатский ватник, накинул на плечи и выскочил во двор, а со двора — на улицу.
Улицы были пустынны. Только около освещенных дверей потребиловки стояла толпа. Толпа ругалась с заведующим лавкой. Завлавкой, в рваном переднике, надетом поверх зеленой военной тужурки, кричал в толпу, загораживая выход:
— Не выдаем хлеб сегодня! Завтра все получите! Завтра!
— Нет, не завтра! Ты сегодня давай! — кричали из толпы. — Может, вас завтра перевешают, а мы ждать не намерены.
Кричали все — мужчины, женщины, старухи, плакали ребята.
— Пустят вас завтра в развес!.. Достукались! Из ворот торопливо вышла группа мужчин.
Среди них был председатель правления и все коммунисты дома. Через плечо у каждого была перекинута винтовка.
Группа быстро прошла мимо затихшей на мгновенье толпы.
— Это наши большевики, — прошипел кто-то. — Тоже вояки!
В этот момент из подворотни выбежал еще один парень с маленькой кавалерийской винтовкой и, шлепая по сырому снегу, побежал вслед за остальными. Роман узнал Иську и догнал его.
— Ты куда? На фронт?
Иська пожал протянутую руку и с оттенком гордости сказал:
— На караул. Завод охранять пока, а если надо будет, то и на фронт.
