Своим безошибочным чутьем индеец угадывал любовь одного и ревность другого. И в преисполненной фанатического обожания душе дикаря родилась простая мысль.
Если Сесилия примет это как должное, остальное не имеет для него никакого значения. Но если то, что он сейчас видел, хоть сколько-нибудь огорчит его сеньору и ее голубые глаза, пусть даже на мгновение, подернутся печалью — тогда дело другое. Индеец готов был пойти на все, лишь бы никакое горе не омрачило прекрасного лица его сеньоры.
Мысль эта успокоила Пери, и он вернулся в хижину. Он уснул, и во сне луна послала ему свой светлый, блестевший атласным блеском луч, дабы напомнить, что он должен беречь ее дитя здесь, на земле.
И действительно, луна взошла над вершинами деревьев и осветила фасад дома.
Если бы кто-нибудь подошел теперь к одному из крайних, выходивших в сад окон, он увидел бы притаившуюся в нише неподвижную фигуру.
Это была Изабелл; она стояла в глубокой задумчивости и только время от времени смахивала слезинки, которые катились у нее по лицу.
Она думала о своей несчастной любви, о своем одиночестве, не знавшем ни сладостных воспоминаний, ни светлых надежд. Весь этот вечер был для нее сплошною мукой; она видела, как Алваро говорил с Сесилией, и почти угадала его слова. И всего только несколько минут назад она заметила, что тень его скользнула вдоль стены. А она знала, что шел он не ради нее.
Время от времени губы ее вздрагивали и из уст вырывались еле слышные слова:
— Стоит только захотеть!
Изабелл сняла висевший у нее на груди медальон, в котором под стеклянной крышкой лежал локон волос, обвивавший крохотную металлическую коробочку.
Но что же там хранилось такого ценного, такого значительного, что вызвало это восклицание и этот мрачный блеск в черных глазах девушки?
Может быть, то была одна из тех тайн, от которых сразу изменяется все вокруг и прошлое оживает, чтобы заслонить настоящее?
Может быть, сокровище, баснословное, такое, которому нет цены, искушающее человека, бессильного перед страшным соблазном?
Может быть, оружие, сильное и неотразимое, от которого ничто не может спасти, кроме чуда, кроме самого провидения?
То был тонкий порошок кураре, страшного яда индейцев. В глубоком отчаянии Изабелл коснулась губами стекла.
— Мама! Мама!
Рыдания надрывали ей грудь.
Наутро, едва только рассвело, Сесилия открыла калитку садика и подошла к ограде.
— Пери! — позвала она.
Индеец вышел из хижины; он прибежал к ней радостный, но вместе с тем робкий и смущенный.
Сесилия села на скамейку среди травы. Ей с трудом удавалось сохранять серьезный вид, и время от времени на губах ее появлялась улыбка.
Несколько мгновений она укоризненно смотрела на индейца своими большими голубыми глазами. Потом сказала ему голосом скорее жалобным, чем суровым:
— Я очень сердита на Пери!
Лицо индейца омрачилось.
— Сеньора сердита на Пери? За что?
— За то, что Пери злой и неблагодарный: вместо того чтобы охранять свою сеньору, он ушел охотиться и чуть не погиб! — огорченно сказала девушка.
— Сеси хотела видеть живого ягуара!
— Так мне уж и пошутить нельзя? Стоит только сказать, что я чего-то хочу, и ты кидаешься, как безумный?
— А разве, когда Сеси понравится цветок, Пери не мчится его сорвать? — спросил индеец.
— Да, мчится.
— А когда Сеси слышит, как поет птичка софрер32, разве Пери не бежит ее поймать?
— Ну и что же?
— Сеси захотелось видеть ягуара — Пери пошел за ягуаром.
Сесилия не могла сдержать улыбки, услыхав этот примитивный силлогизм, который в устах простодушного немногословного индейца звучал и поэтично и свежо.
Но она твердо решила сохранять строгий вид и как следует разбранить Пери за то, что он вчера ее напугал.
— Ведь нельзя же так, — продолжала она, — что же, по-твоему, дикий зверь — это птичка или цветок, который можно сорвать?
— Все одно — раз того хочет сеньора.
— Ну в таком случае, — потеряв терпение, воскликнула девушка, — если бы я попросила у тебя вот это облако? — И она показала ему на белые облака, которые неслись по все еще окутанному ночными тенями небу.
— Пери пойдет за ним.
— За облаком?
— Да, за облаком.
Сесилия решила, что индеец совсем сошел с ума, а тот продолжал:
— Только раз облако не здесь, не на земле, и человек не может его достать, Пери сначала умрет, а потом пойдет попросить это облако у бога, того, что на небе, а потом принесет его Сеси.
Слова эти были сказаны с той простотой, которая и есть язык сердца.
Девушка, подумавшая было, что Пери не в своем уме, поняла вдруг всю высоту его самоотречения, все благородство этой простой и дикой души.
Вся ее притворная строгость исчезла — на губах у нее заиграла улыбка.
— Спасибо тебе, мой добрый Пери! Ты мой верный друг; но я не хочу, чтобы ты рисковал жизнью из-за моего каприза. Ты должен жить, чтобы защищать меня, как ты уже защитил однажды.
— Сеньора больше не сердится на Пери?
— Нет, хоть и должна бы сердиться, потому что вчера Пери огорчил свою сеньору: она ведь решила, что Пери умер.
— И Сеси огорчилась! — воскликнул индеец.
— Сеси плакала! — с очаровательным простодушием ответила девушка.
— Прости меня, сеньора!
— Я не только тебя прощаю, но хочу еще сделать тебе подарок.
Сесилия побежала к себе в комнату и принесла пару пистолетов, которые по ее просьбе привез Алваро.
— Посмотри! Пери хотелось, чтобы у него были такие?
— Очень!
— Ну так бери! И никогда с ними не расставайся, это тебе память о Сесилии. Хорошо?
— О! Скорее солнце расстанется с Пери, чем Пери с ними.
— Когда ты будешь в опасности, вспомни, что Сесилия дала их тебе, чтобы они тебя защитили, чтобы спасли тебе жизнь.
— Потому что моя жизнь принадлежит тебе, сеньора, не правда ли?
— Да, она принадлежит мне, и я хочу, чтобы ты сохранил ее для меня.
Лицо Пери сияло от удовольствия и безграничного счастья. Он засунул пистолеты за пояс из перьев и гордо поднял голову, как король, которого помазали на царство.
Для него эта девушка, этот белокурый голубоглазый ангел, была воплощением божества на земле. Восхищаться ею, вызывать на ее губах улыбку, видеть ее счастливой — было для него настоящим священнодействием. И, преисполняясь перед нею благоговения, он отдавал ей все несметные сокровища, всю поэзию своего еще не тронутого любовью сердца.
