– А как я при этом должен на них смотреть? – с ухмылкой уточнил сообразительный малый. – Допустима ли, сударь, в моем взгляде хоть малая толика нахальства?
– Весьма даже допустима, – расхохотался д’Артаньян. – В твоем взгляде, любезный Планше, допустимы и нахальство, и насмешка, и откровенный вызов, вообще все, что ты в состоянии выразить взглядом. Но на словах ты – образец почтения. Черт возьми, пусть их покорежит! Будут знать, как лезть в интриги высоких господ! Но слугу – вздуть как следует при малейшей задиристости с его стороны. Лакей д’Артаньяна должен вести себя соответственно!
– Ах, сударь! – с чувством сказал Планше. – Ах, сударь! Лучше вас, право, нет и не было на свете хозяина! Меня обуревает желание…
– Выпить за мое здоровье, разумеется? – догадался д’Артаньян. – Нет уж, Планше, не время! сначала устрой эту девушку на хорошее место, а потом займись моим гардеробом. Завтра у меня встреча… быть может, самая важная в моей жизни.
– О, сударь! Неужели вас опять приглашают в Лувр?
– Не совсем, – честно ответил д’Артаньян. – Но это не меняет дела. Завтра моя шпага должна сверкать, в ботфортах должны отражаться дома и прохожие, перо на шляпе обязано выглядеть самым пушистым и пышным в Париже, словом, если я не буду завтра выглядеть самым изящным кавалером в столице, я тебя продам туркам, а эти нехристи, проделав над тобою страшную хирургическую операцию, приставят тебя сторожить своих красавиц, но тебе эти нагие сарацинки уже будут совершенно безразличны… Марш!
Планше вышел в сопровождении Кати, уже чуточку успокоившейся и переставшей плакать, а д’Артаньян, допив остававшееся в бутылке, развалился в кресле и предался сладким грезам, плохо представляя, как он сможет спокойно прожить это астрономическое количество часов, минут и секунд, отделявшее его от завтрашнего дня.
Глава пятая
Нравы Сен-Жерменской ярмарки
Нельзя сказать, чтобы исполнились самые смелые мечты д’Артаньяна, но он и так был на седьмом небе от того, что уже достигнуто. Анна, в синем платье с кружевами, опиралась на его руку, он вдыхал аромат ее волос и духов, виртуозя новехонькой тростью с золотым набалдашником и яркими лентами, и, как ни было его внимание приковано к девушке, он все же подмечал многочисленные восхищенные взгляды, бросаемые на его спутницу гуляющими по сен-Жерменской ярмарке благородными господами, среди которых хватало знакомых, в том числе и тех, кто доселе знал кадета рейтаров д’Артаньяна исключительно как шалопая, игрока, ночного гуляку и завсегдатая местечек с подозрительной репутацией.
Он видел, как у некоторых, еще не посвященных должным образом в суть недавних событий, взбудораживших весь Париж, форменным образом глаза вылезали из орбит, а нижняя челюсть стремилась оказаться как можно ближе к носкам ботфорт. И было отчего – нежданнонегаданно недавний вздорный и несерьезный юнец мало того, что прохаживался в обществе ослепительной красавицы, он еще и щеголял в красном плаще с серебряным крестом – одежда, после известных событий служившая вернейшим отличительным признаком победителей, к которым все вокруг относились с боязливым почтением…
Чуточку напрягши воображение, можно было представить, что находишься в только что завоеванном городе, – повсюду льстивые улыбки, испуганные взгляды, иные разговоры поспешно прерываются при твоем приближении, люди словно стараются стать меньше ростом, а то и превратиться в невидимок, насквозь незнакомые субъекты наперебой спешат засвидетельствовать почтение, ввернуть словно бы невзначай, что они остаются вернейшими слугами и почитателями кардинала, его государственного ума, способностей и железной воли…
Как ни молод был д’Артаньян, ему это очень быстро стало надоедать: признаться по секрету, не из благородства чувств, а оттого, что все эти перепуганные лизоблюды – ручаться можно, добрая их половина краем уха слышала о заговоре еще до его разгрома и лелеяла определенные надежды, полностью противоречившие тому, что они сейчас говорили, – мешали разговаривать с Анной, любоваться ее улыбкой.
Он едва не цыкнул на очередного подошедшего дворянина, но вовремя его узнал, поговорил немного и вернулся к спутнице.
– Кто это? – спросила Анна.
– Мы случайно познакомились в «Голове сарацина», – сказал д’Артаньян. – Это шевалье де Карт. Получил образование в иезуитском колледже, а вот дальше жизнь у него как-то не складывалась – служил в армии, черт-те где, даже в Чехии. Он как-то спрашивал у меня совета, чем, на мой взгляд, ему следует заняться – оставаться на военной службе или заняться математикой. Мне кто-то говорил, что к этой самой математике у него большие способности, – ну, а то, что офицер из него никудышный, я и сам вижу. Я подумал, подумал, да и рассудил нашим здравым гасконским умом: коли у тебя к чему-то есть способности, этому и следует посвящать жизнь. Пусть даже это математика, в которой сам я, признаюсь, ничего не понимаю, разве что хорошо умею проверять трактирные счета… В общем, я его решительно направил на путь математики – вдруг да и получится что-то у юноши с этой самой цифирью, хоть и не дворянское это дело, ох, не дворянское… Я ему только посоветовал взять другое имя, какое-нибудь красивое. Ну как можно сотворить что-то заметное в этой их науке с таким-то именем – де Карт? собратья по науке его просто не запомнят, не говоря уж о будущих поколениях…
– Я вами восхищена, Шарль, – сказала Анна с серьезнейшим лицом. – Вы, оказывается, и в науках разбираетесь…
– Просто у нас, гасконцев, здравый и практичный ум, – сказал д’Артаньян убедительно. – Поэтому мы дадим толковый совет, о чем бы ни шла речь… – И тут его осенило. – Анна…
– Что? – спросила она с самым невинным видом.
– Вы вновь меня вышучиваете, – оказал д’Артаньян печально.
– Ничего подобного.
– Нет уж! я уже изучил эту вашу манеру – отпускать колкости с самым серьезным и невинным личиком… Правда, при этом оно остается столь же очаровательным, и это меня примиряет с любыми насмешками…
– Это опять те же самые признания?
– Да, – сказал д’Артаньян. – Да. Да, черт возьми! Мало того, сейчас я буду читать вам стихи!
– Вы?
– Я, – гордо сказал д’Артаньян и, не обращая внимания на окружающих, в самые патетические моменты помогая себе взмахами трости и огненными взорами, принялся декламировать:
– Я полон самым чистым из огней,
Какой способна страсть разжечь, пылая,
И безутешен – тщится зависть злая
Покончить с мукой сладостной моей.
Но хоть вражда и ярость все сильней
Любовь мою преследуют, желая,
Чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,
Душа не хочет расставаться с ней.
Твой облик – этот снег и розы эти –
Зажег во мне пожар, и виновата
Лишь ты, что, скорбный и лишенный сил,
Тускнеет, умирая в час заката,
А не растет, рождаясь на рассвете,
Огонь, горящий ярче всех светил…
– Чудесно, – сказала Анна. – Вы это сами сочинили?
На сей раз д’Артаньян не поддался на подвох, и мнимо простодушный взгляд Анны его нисколечко не обманул.
– Ну что вы, – сказал он честно, – у меня так и не получилось ничего, кроме тех двух строчек, что я вам декламировал в Нидерландах. Я поднял на ноги всех книготорговцев Парижа…
– Говоря проще, вы зашли в книжную лавку – единственную, которую знали?
– Да, – сказал д’Артаньян, решив не лукавить и не преувеличивать, если только это возможно. – Хозяин показал мне несметное множество книг, но мне отчего-то приглянулись испанские поэты. Вот этот вот стих написал сеньор де Риоха. Королевский библиотекарь, чиновник инквизиции – и, вот чудо, пишет так красиво!
«Боже, сделай так, чтобы она не попросила продекламировать что-нибудь еще! – взмолился д’Артаньян к небесам. – я и эти-то четырнадцать строк заучивал наизусть чуть ли не всю ночь, так что даже Планше запомнил…»
– Вы делаете успехи, Шарль, – сказала Анна в своей обычной манере, когда нельзя было понять, насмехается она или говорит серьезно. – Вы наставляете на путь истинный будущих математиков, без запинки читаете на память стихи, забросили дуэли – всего в каких-то двадцати шагах от вас прошел мушкетер короля, а вы и не заметили такого прекрасного повода… Должно быть, и в квартал Веррери почти не ходите?
– Я туда вообще не хожу больше.
– Вот видите, я права. скоро вокруг головы у вас появится первое робкое сияние, и вы станете святым Шарлем… Ну, не сердитесь. Я совсем не жестокая, просто вы так уморительно надуваете щеки, когда я над вами подшучиваю… – она сменила тон, произнесла тише и гораздо серьезнее: – Вам не кажется, что этот человек следит за нами? Он все время держится сзади, на некотором отдалении… Только не оборачивайтесь резко!
Д’Артаньян постарался бросить взгляд назад как можно незаметнее, сделав вид, что его внимание привлек зазывала одного из увеселительных балаганов. Закутанная в длинный плащ фигура с низко надвинутой на глаза шляпой показалась ему определенно знакомой, но гасконец так и не смог понять, кто это. А там загадочный незнакомец и вовсе пропал с глаз, замешавшись в толпе. Но поскольку чужие опасения заразительны, самому д’Артаньяну стало казаться, что трое молодчиков с длинными рапирами на боку не просто прохаживаются, а именно следят за ним и его спутницей. Чем дальше, тем больше ему становилось не по себе – уже мерещилось, будто эти молодчики обмениваются с кем-то условными знаками…
