Когда началась Гражданская война, то попал в спецотряд ВЧК — участвовал в подавление антисоветских мятежей и отбирал ценности у буржуев. Вот тогда-то у него и начались проблемы с психикой. Ты еще мальцом был, а я всю Гражданскую прошел. И прекрасно его понимаю. Там очень много бессмысленной жестокости было. С обеих сторон. Когда НЭП был, он служил начальником «внутрянки» (Внутренняя тюрьма ОГПУ — НКВД — прим. ред.), а в 1931 году попросил перевести его в расстрельную команду.
— А остальные исполнители? — спросил я.
— У каждого свой путь был. Братья Шигалевы пришли ради карьеры. Ответственности никакой, а в званиях быстро растешь, хороший паек и дальше Москвы не пошлют служить. Оба не нашли себя в мирной жизни. Кто-то из них хотел приказчиком быть, а второй — сапожником. Не получилось. Сначала надзирателями в тюрьму устроились, но там ведь с дисциплиной строго — вот они и попали в 5-ое отделение.
— А остальные тоже неудачниками были? Вот, помниться, Яковлев Петр хвастался, что самого Ленина возил. Врал наверно, — вспомнил я еще одного исполнителя.
— Почему врал, был он шофером у Ленина и Сталина. Сменным, когда основной не мог. Во время НЭПа был депутатом Моссовета, потом автобазу наркомата возглавлял, но однажды написал рапорт с просьбой перевести его в расстрельную команду. Дескать, хочу помочь в истребление врагов народа. Сам понимаешь, отказать такому человеку в его желание я не мог. Да и зачем — сам ведь захотел. Есть у меня одна мысль, почему он решил в расстрельную команду перейти. Похоже, что-то натворил на прежнем посту, вот и решил избежать наказания, — и, увидев удивление на моем лице, Блохин цинично добавил, — А ты что думал — расстрельная команда для многих была сродни штрафбату. Вину можно было кровью искупить — чужой. Кому-то нужно было выполнять эту работу. Это тебе повезло. Документы оформлял, а мужики стреляли. И здоровье свое там оставили, — Блохин на мгновенье замолчал, вспоминая тех, кто вслед за жертвами покинул этот мир, — Ваня Фельдман на пенсии не успел пожить — быстро помер. Врачи вообще удивлялись, как он дожил до увольнения в отставку. Братья Шигалевы сгорели на работе. Василий в августе 42-го года, а Иван — в декабре 44-го года, меньше года до победы не дожил.
— Яковлеву Петру больше повезло. Хотя сложно это жизнью назвать. Оглох на одно ухо, кашляет кровью как чахоточный, почти не ходит — а ведь крепкий мужик был, — с грустью в голосе произнес я.
Яковлева похоронили в апреле 1959 года на Донском кладбище в Москве. Как и полагается с почестями: военный оркестр и почетный караул. Для большинства присутствующих, даже родственников, он был обычным чекистом — орденоносцем. И только я знал, где служил и чем на самом деле занимался покойный. Блохина на похоронах не было — комендант умер через две недели после нашего разговора.
— Петр хоть дома с дочкой живет, — заметил Блохин, — А вот Сашка Емельянов в психушке помер — в прошлом году 8 марта. Повезло мужику — помер в женский праздник. Два года назад его супругу схоронили. Его пришлось в психбольницу отправить только из-за того, что он по ночам в отделе с заряженным наганом сидел и все ждал, что за ним придут. Сам понимаешь — опасен он был в таком состоянии для окружающих.
— Вот и забрали, — мрачно заметил я.
— Единственное чем я ему помочь смог, — не обращая внимания на мои слова, продолжил говорить Блохин, — в 49-м году оформить приказ о том, что умом тронулся во время выполнения спецзадания, как и Эрнсту Магу. Хороший человек был Емельянов — молодежь в нем души не чаяла. Строгий, требовательный и справедливый.
— Как старшина в училище, — кивнул я, вспоминая Приходько Василия, который учил нас курсантов всем премудростям армейской жизни. В 1941 году он добился отправки на фронт и в 1943 году погиб на Курской дуге.
— Кто-нибудь здоровый с этой службы ушел? — зачем-то спросил я.
— Мы с тобой, например. Пока живы и годны к строевой службе в военное время. Демьян Семенихин до сих пор служит начальником отделения. Сашка Дмитриев Летом 50-того был уволен. Там «темная история» была. Все из-за того, что его тесть евреем был.
— Странно как-то. Мы живы и здоровы, хотя и участвовали в расстрелах, а ребята померли или калеками остались, — произнес я мысль, которая мучила меня в то время.
— А чего странного, — удивился Блохин, — Все легко объяснимо. Мы с тобой знали, что расстреливаем врагов народа, которые совершили множество злодеяний. К тому же мы просто выполняли свой долг перед Родиной, защищая ее. Вот и все. Нас не мучили поповские рассуждения о том, что убивать — это грех и за это нам в аду гореть вечно. А ребята верили в эти сказки, хотя и носили в карманах партбилеты. Думаешь, почему они в партию вступили — ради карьеры. Думаешь, они понимали, что в стране происходит — нет. Они расстреливали людей, а потом мучились от осознания того, что совершили плохой поступок, за который гореть им в аду после смерти. Мы с тобой об этом не думали, вот живы и здоровы. Вспомни свои ощущения после первого расстрела. Ты что напился после этого? Подал рапорт с просьбой перевести в другое подразделение? Застрелился? Утром как обычно вышел на службу, словно ничего не произошло. Знаешь, я ведь заранее знал, что так произойдет. Я это во время нашей первой встречи понял. Когда задал вопрос о том, сможешь ты застрелить человека. Увидел я твой взгляд. Пустой и отрешенный. Я словно в бездну заглянул. Ты никаких эмоций не испытывал! Из тебя бы прекрасный палач получился! Даже лучше, чем Магго. Тот стрелял, что бы удовлетворить свою потребность ощущать себя выше других — жажда власти, а ты бы стрелял просто так — просто выполняя приказ.
В отличие от Блохина и других стрелков перед войной мне лишь однажды пришлось казнить приговоренных к высшей мере наказания «врагов народа». Хотя стрелять в людей мне приходилось много раз. Сначала на Дальнем Востоке, когда задерживали нарушителей, а потом на территории Западной Украины и Прибалтики, когда сражался с местными националистами. Там была война, а в Москве — мир. На западных и северо-западных рубежах бой мог начаться в любое время суток на городской улице или лесной дороге, а в столице выстрелы звучали по ночам в специально оборудованных местах, да и назвать московские стрельбы настоящей схваткой с врагом нельзя — обычные расстрелы, а точнее добивание проигравшего схватку врага. С этим задачей кто угодно справится. Главное осознать, что приговоренный к смерти судом московский «враг народа» почти
