Граф Матаме скончался после того, как его навестил приехавший под охраной латников священник. Поп сразу уехал, а латники оставались в башне до тех пор, пока объявившиеся англичане не убили трёх из них, а остальных обратили в бегство.
— Англичане в башне?
— Давно убрались.
На другой день брат Фердинанд поднялся к замку и отыскал экономку графа. Говорливая старуха охотно поведала, что люди священника перевернули всё вверх дном в замке и селении.
— Дикие звери! — охала она, — Французы, а вели себя, как дикие звери! Англичане их прогнали.
Англичане, с её слов, носили на одежде рисунок необычной твари с кубком в лапах.
— Эллекины, — пробормотал брат Фердинанд.
— Эллекины?
— Да, так они себя зовут. Дьявольская гордыня. Раньше за такое сжигали, не задумываясь.
— Аминь.
— Эллекины убили графа Матаме?
— Нет. Когда они пришли, его уж схоронили, — старуха перекрестилась, — Убили его французы из Авиньона.
— Из Авиньона?
— Да, оттуда вроде бы прислали этого священника, отца Калада, — она вновь осенила себя крестом, — Грубый такой, глазища зелёные… Жуткий. Он ослепил старого графа перед смертью! Выдавил ему глаза!
— О, Господи! А откуда известно, что они прибыли из Авиньона?
— Да сами говорили. Нас пугали, дескать, если мы не поможем найти то, что они ищут, нас сам папа проклянёт! — она крестилась, не переставая, — Англичане тоже искали. Мне их старший не понравился. У него рука, как дьявольская клешня. Вежливый, а зыркнет — и обмираешь. Не к добру это.
В другое время суеверия старухи позабавили бы брата Фердинанда. Она была доброй христианкой, но слишком большое значение придавала форме облаков, лаю собак и прочим безделицам, видя в них знамения Божьи.
— Обо мне они спрашивали?
— Нет.
— Славно.
Брат Фердинанд прижился в Матаме с год назад. Возраст брал своё, и мерить шагами дороги Франции, искать ночлег и пропитание по чужим людям стало трудно. Скитания привели его в разрушенный замок, старый граф предложил остаться, и монах остался. Два старика вели долгие беседы, играли в шахматы. От графа брат Фердинанд и услышал о Тёмных паладинах.
— Англичане вернуться, — сказал старухе монах, — И те, другие, тоже.
— Зачем?
— Ищут кое-что.
— Ищут? Да они даже могилы разрыли! Англичане поехали в Авиньон.
— Почему в Авиньон?
— Следом за этим отцом Каладом. Что они ищут-то? Англичане, посланник папы?
— Вот это, — брат Фердинанд благоговейно показал ей «Ла Малис».
Мгновение она смотрела на меч, затем фыркнула:
— Старая железка! Попросили бы, мы им целый воз старых железок насыпали!
Граф Матаме, беспокоясь, как бы англичанам не пришло в голову пошарить в старых захоронениях Каркассона, умолил брата Фердинанда спасти от их лап «Ла Малис». Монах, однако, не исключал и того, что старику перед смертью просто хотелось самому коснуться святыни, тайна которой хранилась в его роду; реликвии, что могла отправить грешную душу прямиком на небеса, к престолу Господа, а не в ад. Он спас «Ла Малис», которой его собратья по ордену приписывали небывалые чудесные свойства, трубя о ней на всех углах. Источником шумихи, похоже, был сам брат Фердинанд. После того, как граф впервые поведал ему легенду о чудесном мече, монах не утерпел, отправился в Авиньон, где передал услышанное генеральному магистру своего ордена. Тот не перебивал, дал брату Фердинанду изложить историю до конца, но потом мягко улыбнулся и сказал, что такие легенды всплывают десятками каждый год во всех сторонах христианского мира, и ни в одной из них нет ни капли правды.
— Помните, брат, как назад тому лет с десять, ещё до мора, христианство взволновала весть о находке Святого Грааля? А перед тем копья святого Георгия? Мы склонны принимать желаемое за действительное, так что ваша история, по всей видимости, — плод людской фантазии. И всё же я благодарен вам за то, что вы не поленились проделать долгий путь и поведать легенду мне.
Благословив, он тогда отпустил брата Фердинанда. Может, позже, обдумав рассказ, магистр изменил мнение о легенде? И с их лёгкой руки «Ла Малис» бредили все сильные мира сего.
— «…Ведь лишь владыку всех владык благословит она» — продекламировал монах.
— И что это значит? — поинтересовалась старуха.
— Это значит, что некоторые люди в поисках Господа готовы шагнуть далеко за пределы здравого смысла, — объяснил брат Фердинанд, — А ещё то, что всякий идущий по трупам к власти желает непременного одобрения в том от Господа.
Старуха нахмурилась. Монах иногда говорил так заковыристо, что понять его было трудно.
— Мир сошёл с ума, — подытожила она, — Треплются, будто англичане перерезали половину Франции, а наш король и не чешется…
— Если англичане придут, — перебил её монах, — или ещё кто, скажете, что я ушёл на юг.
— Вы уходите?
— Мне опасно здесь. Может, вернусь, когда помрачение умов закончится. Пережду в Испании. Там, в холмах, легко укрыться.
— В Испанию? Они же нехристи?
— Не все, — успокоил её монах, — к тому же я буду на холмах, от нехристей подальше, к ангелам поближе.
Следующим утром он вышел из селения по южной дороге, а, когда из вида скрылась и деревня, и замок над ней, свернул на север. Ему предстоял долгий путь.
Ибо он намеревался доставить «Ла Малис» законному владельцу. В Пуату.
Смуглый коротышка с заляпанной красками копной чёрных волос, стоя на деревянных козлах, подмазал кистью сводчатый потолок и что-то произнёс на языке, которого Томас не разумел.
— Ты по-французски говоришь? — спросил Томас.
— Конечно, говорю! — раздражённо рявкнул тот на языке Иоанна II и Вильгельма Завоевателя с варварским акцентом, — Здесь все говорят по-французски! Ты тоже явился осчастливить меня добрым советом?
— Насчёт чего?
— Насчёт фрески, чёртов болван! Тебе-то что в ней не нравится? Облака слишком бледные? Или ляжки Богоматери слишком толстые? А у ангелов головы не кажутся тебе крохотными? А то мне тут вчера знатоки повысказывались! — он указал кистью на изображение трубящих в честь девы Марии ангелов, — У них самих головы слишком крохотные, поэтому мозгов недостаёт сообразить, что с подмостков, откуда они рассматривали ангелов, вид совсем другой, чем с пола, откуда они, собственно и будут на моих Божьих посланников взирать! А с пола они выглядят совершенными! И никак иначе выглядеть не могут, ведь это я писал! И их, и пальцы на ногах Марии. А скудоумные доминиканцы обвинили меня чуть ли не в ереси! Из-за пальцев! Иисусе Всеблагий, в Сиене я её с голыми сиськами изобразил, и ничего!
