В этот момент парни расступились, последовал очередной сильный толчок в спину, и старпом влетел в палатку, больно ударившись ногой о груду каких-то ящиков. Со всех сторон послышались издевательские смешки, и Владимир Васильевич поднялся и огляделся. В палатке было темно, но в углу горела керосиновая лампа, и постепенно он различил силуэты нескольких плохо одетых, но хорошо вооруженных людей. Сидевший возле источника света бородатый негр лет тридцати отложил в сторону лист бумаги, который, видимо, перед этим изучал, и строго взглянул на старпома. Его круглые глаза засверкали столь яростно, что в палатке мгновенно наступила тишина. Негр повелительно взмахнул рукой, и собиравшийся уже гордо расправить плечи Боев получил такой сильный удар по шее, что снова рухнул на колени.
— Посмотрите все на этого презренного прислужника империализма! — на ломаном английском произнес бородатый, указывая на поверженного старпома пальцем. — И та смерть, от которой сдохнет сейчас этот презренный наймит, будет ждать всех врагов нашего непобедимого народного движения!…
Он еще долго распинался о страшных мучениях, уготованных пленнику, но Владимир Васильевич уже не слушал. Решив, что выбраться отсюда живым не суждено, он мысленно прощался с семьей. Из глаз непроизвольно покатились слезы…
Когда прозвучала громкая команда на незнакомом языке, старпома грубо подхватили под руки и выволокли на площадь. В нескольких шагах от себя он увидел место своей скорой казни: вкопанный в землю столб, испещренный пулевыми отметинами и заляпанный темно-бурыми пятнами засохшей крови. Спустя несколько секунд Боева подвели к этому «идолу смерти» и связали руки позади него так, что он едва мог поднять голову.
Собравшаяся перед местом казни группа бандитов насчитывала человек пятнадцать и напоминала небольшое воинское соединение. «Повстанцы» выстроились в неровную шеренгу и с почтением поглядывали на бородатого предводителя, который, явно гордясь полувоенной формой, занял место на правом фланге. Обозрев свое разношерстное воинство, главарь поднял правую руку с зажатым в ней пистолетом и начал громко зачитывать на ходу сочиняемый приговор, упоминая то и дело презренных американцев, англичан и вообще всех белых угнетателей, лишающих африканский народ свободы и независимости. Чтобы его понимал и осужденный, бородатый, страшно коверкая слова, произносил свою пламенную речь по-английски.
И тогда Владимир Васильевич, отчетливо осознав, что жить осталось считанные минуты и терять уже всё равно нечего, решил подать голос протеста.
— Вы на кого руку подняли?! — закричал он во всю мощь своего привыкшего отдавать команды голоса. — Какой я вам капиталист-американец?! Откройте глаза! Я прибыл из Советского Союза с братской помощью для вашей страны! Я коммунист, я советский гражданин! Как смеете вы вершить самосуд над представителем первой в мире страны равенства и братства? Знайте, ваши действия не окажутся безнаказанными!!!
Бородатый, пораженный столь зычным голосом и, главное, убедительностью речи приговоренной к расстрелу жертвы, замер на полуслове. Потом жестом подозвал к себе гиганта в синем набедреннике и низкорослого кафра. Те, виновато потупив глаза и переминаясь с ноги на ногу, с явной неохотой передали командиру вещи, изъятые из карманов старпома. Держа в руках синий паспорт моряка с гербом СССР на обложке, предводитель повстанцев приблизился к столбу и, приподняв голову Боева, стал сличать его лицо с вклеенной фотографией. Затем в задумчивости направился к своей палатке. За ним вереницей зашагали и подчиненные, бросая на ходу в сторону пленника недружелюбные взгляды.
Старпом остался один. Потянулось тягостное время ожидания своей участи, зато теперь он мог без помех осмотреть место, куда его забросила судьба-злодейка. Взору предстала дюжина хаотически разбросанных круглых построек с соломенными крышами, окружавших тщательно очищенное от растительности пространство, которое поначалу он ошибочно принял за деревенскую площадь. Теперь же, разглядев за постройками несколько металлических каркасных хранилищ, Владимир Васильевич догадался, что это вовсе не деревня, а просто временно пустующее поселение наемных рабочих, которые, отработав сезон, разъехались по домам, оставив «времянки» до следующего года. А огромные кучи веток и полусгнившей листвы у ближайшего ангара подсказали, что в поселке жили обычные лесорубы.
Участившиеся укусы злобных африканских мух, привлеченных запахом человеческого пота, заставили его задуматься о собственной судьбе. «Почему бандиты действуют столь нелогично? — задал он вопрос сам себе, резкими движениями головы стараясь отогнать назойливых насекомых. — Почему сначала дали возможность выспаться, а потом уж решили пристрелить? Может, у африканцев мозги устроены иначе, чем у европейцев?…»
Время шло. Нещадно палило солнце, яростно жужжали насекомые, нестерпимо болели выкрученные руки. И лишь когда светило достигло зенита, к пленнику вразвалочку приблизился уже знакомый гигант. Молча развязал затекшие запястья и отработанным толчком в спину направил старпома к «штабной» палатке. На сей раз Боева встретили более «приветливо»: предложили даже кружку воды и кусок черствой лепешки. Привередничать он не стал: привыкший к почти военному судовому режиму желудок давно уже болезненными спазмами требовал удовлетворения чувства голода, а особенно — жажды! Тем не менее старпом постарался сохранить достоинство: демонстративно пережевывал лепешку излишне медленно, а глотки делал самые что ни на есть мелкие.
Бородатый предводитель, положив перед собой два листа бумаги, начал допрос. Степень продуманности его вопросов и ту тщательность, с какой он записывал ответы, Владимир Васильевич принял за добрый признак: «Раз им столь интересна моя скромная персона, значит, вряд ли собираются пускать в расход. Какой тогда смысл выяснять, где и кем я работал и с какого года состою в партии?»
По окончании растянувшегося часа на два допроса его отвели в уже знакомую хижину, объяснив по пути не столько словами, сколько жестами, что в случае попытки к бегству ему просто отрубят голову.
Оставшись один, Боев щепкой проковырял в глинобитной стене дыру и приник к ней. «Наблюдательный пост» получился почти идеальным: хорошо просматривались и штабная палатка, и значительная часть поселения. Впрочем, ничего особенного пока не происходило: лишь прогуливались взад-вперед вооруженные люди да время от времени менялись у палатки часовые. Ближе к вечеру туземцы развели костер, на котором курчавый, иссиня-черный повар принялся готовить тушку какого-то животного, насадив ее на железный вертел. Вскоре запахло жареным мясом, и у старпома засосало под ложечкой. Когда спазмы стали непереносимо болезненными, ноги сами по себе понесли его к костру. Виновато разведя руками, он присел на корточки рядом.
