— Я хочу жениться, матушка.
Старуха заохала, запричитала. Какое счастье! Наконец-то Юнус остепенится, перестанет ездить по войнам, наконец-то у нее, как у людей, заведутся внуки. Дом их перестанет пахнуть могилой. Ой, какая радость!
— Только где бы взять невесту, сынок? Вот у дяди Пулата, что ли? Внучка у него. Шестнадцать ей, вроде перестарок… Но здоровая… пять пудов груза потащит.
— Извините, матушка. Невесту я нашел.
— Да ну! Ай-яй-яй. Как же так?
Она погладила Юнуса по плечу и заглянула в глаза.
— А вот так. Если вы, мама, не хотите спать, я расскажу вам одну историю. Сядьте, послушайте!
Почти напуганная торжественным и важным тоном сына, Паризот поспешила сесть, сложила на груди руки и приготовилась слушать. Только глаза ее, живые, темные, говорившие о былой ее красоте, испуганно и часто моргали.
— Послушайте же, мама, — проговорил Юнус.
Он подбросил сухих сучьев в огонь, и пламя озарило его лицо.
А он смотрел в самое пламя и видел пленительный образ, так поразивший его сердце и душу…
Сначала пришла собака.
Она была очень обыкновенная, эта собака. Со своими короткими и обрубленными ушами, куцым, обрубленным хвостом и почти черной тоже точно обрубленной мордой собака была похожа на бесчисленных киргизских овчарок.
В голове Дильаром шумело, и временами какие-то черные клубы заслоняли песок, куст саксаула и даже небо, но собаку Дильаром видела очень отчетливо, и, как это ни невероятно, девушка даже любовалась ее широкой с рыжими подпалинами грудью, крепкими ногами. И даже рычание было приятно. Оно… оно… Солнце пекло, жажда мучила, и мысль ускользала. Оно… Что оно? Ах да, рычание сулило спасение…
Собака спустилась по склону бархана, увязая лапами в песке.
«Что она сделает?» — подумала Дильаром.
Снова темные клубы застлали весь мир.
Когда наступило прояснение, в ушах стоял звон и шум.
Собаки не было, но доносился ее оглушительный лай. Овчарка громко, призывно лаяла.
Проследив взглядом глубокие следы на песке, Дильаром обнаружила овчарку на гребне бархана, там, где она появилась первый раз.
Вырисовываясь темным пятном на бирюзово-голубом небе, овчарка лаяла громко, деловито и радостно.
«Она лает потому, что нашла меня. Какая… умница».
И почти тотчас до слуха Дильаром донесся голос: «Эй!.. Эй!.. Басс!.. Эй!..»
Голос человека.
А вдруг собака убежит на призыв, и она, Дильаром, здесь останется… И ее найдут, как ту — жену… про которую ей рассказывали давно… в детстве. Она убежала от постылого мужа… и ее нашли в песках сухую… высушенную…
И вторая… ужасно глупая пришла мысль… Ведь кричит мужчина, а она… растерзанная, почти нагая. В муках жажды она рвала и раздирала на себе одежду. И вот только сейчас она не могла даже пошевельнуться, а теперь откуда силы взялись: сухими, негнущимися пальцами она начала застегивать пуговицы камзола.
Потом, по-видимому, образовался провал в памяти.
Божественное ощущение влаги на губах вернуло Дильаром к жизни.
— Еще… еще… — словно откуда-то со стороны слышала Дильаром собственный стон.
— Потихонечку, — сказал голос.
Она открыла глаза. Ей стало стыдно своей слабости.
Человек в смушковой шапке со звездой, поддерживая ее голову, по капле вливал из фляжки воду ей в рот. Звезду, с красными блестящими лучами, с вмятиной посередине, Дильаром хорошо разглядела.
Человек улыбнулся под короткими, щетинкой, усами, снова произнес очень внятно:
— Потихоньку, полегоньку.
Девушка резко села. Несколько капель воды мгновенно возвращают жизнь и силы умирающим от жажды.
— Нехорошо…
— Что вы сказали? — спросил человек в папахе.
Только теперь Дильаром разглядела его. Он очень высок ростом, белки карих глаз белеют на мужественном, дочерна выдубленном солнцем, песком, ветром и солью лице. Одет он в выцветшую рубаху хаки, подпоясанную потертым солдатским ремнем.
Все на нем было отнюдь не новое, но поразительно аккуратное, опрятное. И держался он подтянуто, по-военному.
— Кто вы?
— Юнус, но меня в полку зовут Юнус Винтовка.
— Почему? — невольно улыбнулась Дильаром. — Как это человека можно назвать винтовкой? Нелепость.
— Когда я стреляю… всегда попадаю. Ну, вот меня и прозвали… Винтовка.
— О, а я думала…
Цепляясь за его руку, Дильаром встала. В ногах она ощущала слабость.
— А я думал, — проговорил Юнус, — что это за старая женщина ходит по степи, а вот вы улыбнулись… оказывается, молодая.
И он, как бы поражаясь своей несообразительности, покачал головой.
— Вы сможете идти? Помочь?
— Не надо, — сердито сказала Дильаром. — Не надо. Я сама, я не старуха. Куда идти?
Она поплелась по песку. Дело пошло гораздо лучше, чем даже она думала. Каждый шаг вселял в ее тело новые силы. Через пять минут она уверенно поднялась на бархан. Шедший рядом Юнус удовлетворенно буркнул:
— Вижу, вы не старуха…
Он взглянул на нее и поразился происшедшей в ней перемене.
Когда Юнус, привлеченный лаем собаки, увидел Дильаром на песке, его поразил мертвенный вид ее лица со сморщенной серой кожей, обтягивающей скулы, ввалившимися черными глазами, сухими ниточками губ. А сейчас несколько глотков воды вернули коже нежность молодости, и на щеках чуть зарозовел румянец.
— Аллах всемогущий, — пробормотал про себя Юнус, — злые джины песка и зноя едва не погубили чудесную пери.
Он не обиделся, когда вдруг Дильаром накинула на голову камзол и закрылась от него. «Значит, эта девушка стыдлива… значит, она хорошая, порядочная девушка…»
Дильаром чувствовала себя слабой, беспомощной и с теплой — благодарностью смотрела на шагавшего впереди нее Юнуса. Он шел размашистой походкой, но и ему было нелегко: когда Юнус окликал своего пса, чтобы тот не убегал слишком далеко, голос его звучал сипло.
Вдруг Юнус обернулся и сказал:
— Что вы отстаете? Идем поскорее.
Дильаром удивленно спросила:
— Почему вы так говорите, обидно?
Он усмехнулся:
— Только что помирали, а сейчас в зеркальце гляделись.
— Ну и что же?
Действительно, Дильаром уже успела заглянуть в зеркальце и поправила растрепавшиеся волосы, ибо она знала, что падающие на лоб космы отнюдь не идут девушке, даже если она красива.
Но Юнусу стало совестно:
— Я не так сказал… Извините… Старый солдат что старый верблюд — брюзглив.
Они поднялись на бархан.
— Ну, Басс, — проговорил, чуть задыхаясь, Юнус, — пришли.
Он потрепал загривок собаки и свистнул. Басс радостно взвизгнул и мгновенно исчез. Только лай его доносился все тише, удаляясь.
