КОММЕНТАРИИ
«КВЕНТИН ДОРВАРД»
В предисловии ко второму изданию «Квентина Дорварда» В. Скотт не без удовольствия отметил, что этот роман, «снискавший у себя на родине большую известность, чем некоторые из предшествовавших ему романов, стяжал также немалый успех на континенте». В. Гюго восторженно отозвался об этом произведении в статье «О Вальтере Скотте. По поводу Квентина Дорварда», подчеркнув, что в этом романе, наряду с присущим писателю интересом к историческому материалу и напряженному, полному приключений сюжету, есть еще и большое моральное содержание.
«Квентин Дорвард» был написан в 1823 году. Хотя на первый взгляд он стоит одиноко среди романов, созданных В. Скоттом, на деле он тесно связан с другим, более поздним романом — «Анна Гейерштейн» (1829), изданном в России под названием «Карл Смелый». Связь «Квентина Дорварда» и этого романа видна уже из содержания упомянутого предисловия к изданию 1831 года.
Оба романа изображают жизнь европейских стран XV века. С точки зрения В. Скотта, это была пора начинающегося упадка и разложения феодального строя в Европе, пора заката и вырождения старого европейского рыцарства, истории которого уделено столько внимания в большой группе романов писателя. В своем предисловии к «Квентину Дорварду» В. Скотт дал очень выразительную картину XV века, подчеркнул его переломный характер, гибель старых отношений и социальных типов, появление новых общественных форм и новых людей. В известной мере В. Скотт был прав: для ряда стран Западной Европы XV век был действительно переходом от феодальной старины к тому прогрессивному перевороту, каким стал для них затем XVI век — эпоха Возрождения. В. Скотт был сам сыном революционной поры, охватывавшей конец XVIII и начало XIX века. Возможно, что именно поэтому он с таким интересом вникал в историю смутного и грозного XV века, изучал французских и отечественных хронистов этого столетия и работы историков более позднего времени, уже пытавшихся анализировать ход событий XV века.
Эпоха в «Квентине Дорварде» раскрыта в двух планах: историческом плане с подлинными лицами и событиями — с Людовиком XI и его двором, с Карлом Смелым, со свиданием в Перонне и даже с Арденнским Вепрем Гийомом де ла Марком — и в тесно связанном с ним плане художественного вымысла. Его действующие лица тоже типичны. Молодой солдат-наемник из погибшего в кровавой распре дворянского рода Квентин Дорвард — персонаж, весьма характерный для той эпохи, когда создавалось служилое дворянство Европы, поддерживавшее новых монархов. Не менее характерна для тех времен и знатная наследница старой феодальной семьи Изабелла де Круа, которая, подобно Квентину, только пешка в сложной политической игре Людовика, стремившегося прибрать к рукам любую землю и замок, оставшиеся без сильных хозяев. Именно эта зависимость от Людовика, общая для полюбивших друг друга Квентина и Изабеллы, сближает их; в иное время наследница именитого рода де Круа и не взглянула бы на юношу из бедного дворянского дома.
Типичен и цыган Хайраддин. В предисловии 1831 года, за которым чувствуется глубокое изучение исторических источников, В. Скотт упоминает о сотнях секретных комбинаций, осуществлявшихся в различных провинциях Франции и Фландрии при помощи «личных эмиссаров неутомимого Людовика — цыган, пилигримов, нищих…» Одним из этих «эмиссаров», о которых В. Скотт читал в старых хрониках XV века, и был Хайраддии, играющий в романе столь сложную и трагическую роль.
И как всегда в лучших романах В. Скотта, оба плана разработаны с блеском и огромной художественной изобретательностью. В эпизоде из истории борьбы Людовика и Карла Бургундского — а ведь это только одна страница из кровавой книги их длительной распри — с поразительной полнотой вскрыты условия, в которых рождалась национальная самодержавная французская монархия, сколоченная силой и хитростью Людовика XI, опиравшегося на помощь городов и служилого люда.
Сколько грязи и крови, сколько жестокости, коварства, но сколько и политической изворотливости и государственного ума в политике лицемера Людовика, неутомимо работавшего над достижением своей цели — созданием единой Франции! Скотт показывает, какими методами Людовик расправляется с феодальной вольницей, пытающейся препятствовать его планам, как беспощаден он и с народом, какой ненавистью окружен этот самодержавный монарх, вынужденный прятаться от своих подданных за каменными стенами угрюмого гнезда Плесси-ле-Тур и за живой стеной своих шотландских телохранителей — французам Людовик не доверяет.
Карл Смелый, последний герцог Бургундский, хозяин большого, цветущего, пестрого государства, в то время включавшего не только часть французских земель, но и территории, ныне принадлежащие Бельгии и Голландии, антагонист Людовика не только потому, что он владеет странами и городами, на которые претендует и Людовик, но и потому, что Карл в изображении В. Скотта — последний рыцарь на престоле, — великолепный анахронизм, воплощающий славное рыцарское прошлое Европы, на смену которому приходит прозаическое будущее: царство расчета, господство денег, эра буржуа, в темную одежду которых рядится сам король Франции. Эти два образа — большая творческая удача писателя. В Карле не просто воплощены черты уходящего рыцарского мира, буйного, но героического — в нем отмечены и свойства человека XV столетия, уже затронутого веяниями итальянского Ренессанса, расцветающего рядом, за Альпами. Старое и новое сплетаются и в Людовике-короле, охотно играющем роль скуповатого хитреца-горожанина, этакого куманька-простака.
С замечательной прозорливостью В. Скотт понял, что заигрывание Людовика с городами, мечтающими вырваться из-под власти Карла Смелого, — тоже ход в большой политической игре, что его личные отношения с людьми — не столько выражение его индивидуальных человеческих качеств, сколько отдельные маневры в той напряженной борьбе, которую он ведет. Людовик XI привлек внимание многих замечательных писателей XIX века: он изображен и в «Соборе Парижской богоматери» В. Гюго и в повести Бальзака «Мэтр Корнелиус». Однако у В. Скотта его портрет наиболее глубок, наиболее реален и историчен. Это чувствуется и при сравнении «Квентина Дорварда» с романом немецкого писателя XX века А. Неймана «Дьявол», известного советскому читателю по серии «Исторические романы».
Итак, Квентин — только пешка в руках Людовика. Пешка, которой предстоит сделать ход, одновременно выгодный для короля и гибельный для нее. К тому же Квентин втянут в одну из тех вероломных интриг, которых было немало в политической игре Людовика. Что для него жизнь и честь жалкого шотландского стрелка!
