Генрих вернулся к себе, там, кроме генерала, была графиня Мария-Луиза. Она стояла у окна в костюме амазонки, который надевала всегда, собираясь на прогулку.
– Барон! Объясните, пожалуйста, почему меня не выпускают из собственного замка? – в голосе Марии-Луизы слышались нетерпение и обида.
Генрих вопросительно взглянул на Бертгольда.
– Это я приказал никого не выпускать из замка, – бросил генерал-майор.
– Но по какому праву? – возмутилась Мария-Луиза, продолжая обращаться к Генриху.
– Простите! Прошу познакомиться – мой тесть, генерал-майор Бертгольд, графиня Мария-Луиза Рамони. Бертгольд поднялся и поклонился Марии-Луизе, едва кивнув головой.
– Может быть, генерал-майор объяснит – почему меня не выпускают?
– Я могу разрешить вам выйти с одним условием: вы должны вернуться до двух, то есть до четырнадцати часов, как говорят военные.
– А если позднее? Меня не пустят?
– Повторяю, разрешаю вам выехать из замка, но вернуться вы должны до четырнадцати часов.
Мария-Луиза покраснела, потом побледнела от обиды и вышла, не сказав никому ни слова.
– Надменная племянница у старого Рамони! Узнаю его характер! – улыбнулся Бертгольд раздеваясь.
– Она невеста барона Штенгеля.
– Штенгеля? – почему-то с удивлением переспросив генерал.
На миг он задумался.
– Пустое! Найдёт другую! Где у тебя ванна?
Генрих не отважился спросить, почему Штенгелю надо искать другую невесту. Ему не хотелось излишним любопытством настораживать Бертгольда. Он хорошо видел перемену, происшедшую в отношении Бертгольда к нему, и ничего хорошего это не предвещало. Завтра они вместе выедут отсюда, но предложение генерала обменяться завещаниями не понравилось Генриху. Несчастный случай в дороге, от которого Бертгольд хотел застраховать себя на два миллиона марок, принадлежавших Генриху фон Гольдрингу, мог произойти не только по вине партизан, а и с помощью самого Бертгольда, если у него в кармане будет лежать доверенность на Швейцарский банк. Но что он хочет сделать с плотиной? Почему не выпускает людей из замка? Неужели в последнюю ночь произойдут какие-то события? А всё-таки жаль старого Лерро. Кубис инсценировал паралич сердца, хотя знал, что смерть Альфредо бессмысленна. Ведь копии чертежей лежат у Кубиса в кармане.
– Сапёрные части ведут какие-то работы вокруг замка, – шёпотом сообщил Курт, входя в кабинет. Генрих бросился к окну, выходившему во двор.
– Не там, не там! В парке! Действительно солдаты сапёрной части сверлили скалу в парке.
Генрих побледнел. Теперь он понял, почему Бертгольд приказал никого не выпускать из замка.
– Курт, – подозвал он денщика, – где сейчас Лидия?
– Не знаю!
– Говори правду! Мне известно, что ты связан с ней и помогаешь ей! Это ты, узнав от меня об отправке итальянских солдат, передал ей, а она партизанам. Это ты, услышав об угрозах Лемке, сообщил обо всём Лидии. Я всё знаю Курт… и… хвалю тебя за это! Сейчас у нас считанные минуты! Ты можешь связаться с Лидией?
– Да! – решительно ответил Курт и вытянулся.
– Необходимо передать ей, что сегодня вечером плотина и электростанция, очевидно, будут взорваны.
– Боже мой! А городок?
– Ничего больше сказать не могу, сам ещё не знаю! Передай также, что тотчас после наступления комендантского часа я буду сменять охрану на плотине. Ты сможешь это сделать, Курт?
– Смогу!
– Когда?
– Немедленно. Здесь есть ход, о котором эсэсовцы пока не знают.
– Тогда поспеши! Но помни: если вечером я выйду по каким-либо делам из замка, а тебе придётся задержаться – немедленно беги. Понимаешь?
– Яволь!
– Ну, иди… Нет, погоди!
Генрих снял золотые часы.
– Возьми их, Курт, на память. Может, нам уже не придётся поговорить с глазу на глаз.
На глазах Курта выступили слёзы.
– Данке!
Генрих обнял Курта, и они крепко поцеловались.
– Действуй!
Когда за Куртом закрылась дверь, у Генриха похолодело внутри.
«Один, совсем один, – подумал он, – ни одного близкого человека, на помощь которого я могу рассчитывать!»
Вспомнив о поручении Бертгольда, Генрих позвонил Лемке.
– Генерал приказал прибыть ровно в четырнадцать ноль-ноль, – сухо сообщил он, нарочно не называя ни фамилии, ни звания Лемке.
– Яволь, – ответил начальник службы СС, – как себя чувствуете, барон?
– Вопреки вашим надеждам – неплохо!
Штенгелю пришлось звонить чуть ли не четверть часа. Телефон не отвечал. Наконец после долгих усилий удалось связаться с кабинетом Штенгеля.
– Что нужно? – спросили на плохом немецком языке.
– Немедленно позовите майора Штенгеля! – приказал Генрих.
В ответ послышалась крутая русская брань с украинским акцентом.
Для Генриха она прозвучала, как музыка.
– Кто говорит? Кто говорит? – кричал он в трубку. Но телефон молчал. Зуммер не был слышен.
В это время прозвучали далёкие выстрелы.
– Генрих, Генрих! – позвал Бертгольд, высунув голову из ванной комнаты. – Узнай, почему и где стреляют?
Генрих вышел в коридор и столкнулся со Штенгелем. Рука у майора была наспех перевязана, сквозь бинт просачивалась кровь.
– Где генерал? – истерическим голосом завопил Штенгель и вбежал в кабинет.
– Что случилось? – полуодетый Бертгольд вышел из ванной, вытирая полотенцем покрытое по́том лицо.
– На заводе бунт! Внутренняя охрана обезоружена! Идёт бой с частью внешней охраны! – почти кричал Штенгель.
– Спокойно! Спокойно, майор! – остановил его Бертгольд и повернулся к Генриху. – Какие силы есть в твоём распоряжении?
– Рота егерей, два взвода парашютистов, один взвод чернорубашечников.
– Немедленно на помощь внешней охране!
Генерал подошёл к телефону и позвонил Лемке.
– Оставьте при себе несколько солдат. Остальных на помощь внешней охране завода. Быстро!
Отдав эти распоряжения, Бертгольд спокойно повернулся к Штенгелю.
– Завод окружить. Прикажите Кубису от моего имени руководить операцией. Сами возвращайтесь сюда! – лаконично приказал он Штенгелю, продолжая одеваться. – И вы, начальник охраны, позволили, чтобы эти люди взбунтовались и обезоружили ваших солдат?
Штенгель молчал, морщась от боли. Генрих неумело перевязывал ему раненую руку.
– Разрешите выполнять приказ? – спросил Штенгель, когда повязка была наложена.
– Поскорее! И возвращайтесь сюда.
Генрих позвонил по телефону в комендатуру и отдал необходимые распоряжения.
– Эх, нет людей! Нет надёжных людей! – жаловался, тяжело вздыхая, Бертгольд. – Только теперь понятно, почему мы снова проиграли войну.
