не так! Послушай же меня внимательно… не было и дня, чтобы меня не одолевали сомнения. Уныние всегда бьет по старым ранам. Прошлое нередко раскрывает их. Нет такого человека, который мог бы с легкостью признаться в собственной наклонности ко мраку и тем не менее я вижу, что тебя не устраивает такое положение? Ты не намерен возвращаться обратно? Это чудесно, мой мальчик, но ты забываешь, как сложен бывает избранный тобою путь. Мальчик мой я неустанно твержу об одном и том же и буду донимать этим каждого до тех пор, пока они наконец не поймут, что люди слабы и беспомощны, что каждый человек находится в равном положении перед остальными. Вот что я тебе скажу, я верю, что каждый в силах преодолеть свою слабость, верю, что человек способен одолеть похоть, верю, что благородство есть светоч в нас самих который мы так безответственно задуваем. Мальчик мой, за свой век я познал не мало людей, ты сеешь в них любовь к добродетели, а они называют тебя глупцом и невеждой, ты пытаешься им помочь, а они горделиво отворачиваются от тебя. Я продолжаю верить даже в минуты полной безысходности, потому что знаю жизнь. Кто же мы такие чтобы противиться воле провидения? Мы ограничены, но не обречены пока вера, любовь, надежда и совесть не погасли в наших сердцах. Пока сердца наши стремятся к истине сквозь пошлость, ложь и несправедливость значит не все потеряно, значит не тщетны мои усилия… не бессмысленна моя жизнь…
– Мистер Фредерик…
– Ерунда мой мальчик… ты, верно, полагал что старикам не гоже лить слезы? – усмехнулся мистер Фредерик, умело вытирая оставшиеся на ресницах слезы, – сердца либо гибнут, либо беспрестанно плачут, третьего не дано. Первым трудно жить в несчастии, невыносимо трудно, и их никто не винит в том, что однажды они перестают заботиться о своем сердце и становятся глухими к зову совести. Вторым как правило приходится куда тяжелее, без жалоб и упреков они следят за собой и пытаются выжать из себя остаток былой добродетели. Они стараются изо всех сил, но жизнь такова что первые считаются обыкновенно сильнее вторых. В таком мире мы живем и не нам упрекать Бога в конструкции этого мира, в безупречности его составляющих.
Собор Петропавловской крепости выступил перед страждущими выделяясь длинным шпилем, обращенным к небу. Молчание низринулось прозрачной рясою. Озабоченность тронула задумчивые лица. Небеса оставались беззаботны, лишь издали виднелась сплошная темная и надвигающаяся туча. Изредка проезжали извозчики. Спереди едва заметно шевелилась одной длинной линией целая процессия народу и каждый человек был одет исключительно в черное из-за чего они походили скорее на тени, чем на людей. Кажется, они шли на похороны. Мистер Фредерик внимательно осмотрел этих людей и поник головой так, словно внезапное видение навеяло на него тяжелые мысли. Дядя Вадим, увидав шедших в траурных одеждах людей раскрыл вдруг рот, но ничего не вымолвив закрыл его. Он повернул голову в сторону мистера Фредерика, снова открыл было рот, но в последний момент отвернулся. Мрачные рыдания явственно прозвучали из шедшей спереди толпы, но плач одной единственной женщины выделялся приметнее остальных. Если прислушаться и напрячь внутренний взор, то вполне можно было ощутить, как из груди этой женщины выплескиваются сдержанные страдания, сопровождавшие ее тягучей болью. Казалось, эта женщина оплакивает род людской, а точнее погибель, но не телесную, духовную погибель, распространившуюся и осевшую так глубоко что теперь уже невозможно извлечь ее обратно наружу. Так они шли до тех пор, пока траурная процессия не свернула в другую сторону.
Гнетущий трепет был четвертым сопровождающим, появившемся после исчезновения людей, направлявшихся на похороны. Закравшись в самые мысли, он чувствовал себя как дома. Нередко даже сам дьявол пользуется этим смышленым приемом лишь для того, чтобы обнажить скрытые доселе желания, которые сдерживаются человеком намеренно, но в большинстве своем совершенно неумышленно и тогда-то наступает неожиданное озарение, подталкивающее людей на ужаснейшие деяния.
– Мистер Фредерик…
– Тише мой мальчик. Не давай смятению прибежища в своем сердце.
– Мы почти пришли?
– Осталось немного.
Глава седьмая.
Добравшись до Петропавловской крепости, мистер Фредерик в сопровождении дяди Вадима заметил одну из тех изысканных карет со здоровыми лошадьми, которые обычно бывают характерны только знатнейшим из дворян и остановился, как только из экипажа спустился человек полностью облеченный в элегантные парадные одежды. Мистера Фредерика смутила высокая шляпа и трость с блестящим серебряным наконечником этого человека, казалось в незнакомой фигуре он опознал своего давнего товарища и друга Меньшикова Михаила Ильича. И действительно стоило барину вступив на землю поправить свою шляпу как он тут же оглядел простирающуюся местность и попавшийся ему на глаза мистер Фредерик мгновенно завладел его вниманием. Оба осматривали друг друга тщательнейшим образом пока незнакомец наконец не нарушил неловкого молчания.
– Мистер Фредерик?
– Михаил Ильич?
– Да неужто это в самом деле вы голубчик?.. Захар!.. – обратился он к кучеру, – подай-ка мне очки, будь любезен… ах… вот уж действительно, какая встреча!
Михаил Ильич немедленно подошел к застывшему мистеру Фредерику, поцеловал его в обе щеки, горячо пожал ему руку и похлопал ласково по плечу.
– Вы даже не представляете себе мистер Фредерик как я счастлив видеть вас здесь именно в эту минуту, и я непременно объясню почему. Дело в том, что одна женщина вышла чинить сегодня свои сандалии к сапожнику и затем непринужденно поинтересовалась у него: – «не подскажите ли, кто сегодня открывает концерт?» – то бишь с чего начинается. Сапожник деловито ответил: – «Если не ошибаюсь, первым выступит мистер Фредерик с благотворительным концертом» – был ответ. Тогда женщина спросила: – «а кто будет дирижировать?» – Здесь сапожник не нашелся с ответом, но сказал, что обязательно поинтересуется у лавочника. Таким образом лавочник, негодуя на свое неведение в этом вопросе счел нужным обратиться к Чайковскому тому самому трубачу у моста поцелуев. Чайковский пожал плечами, но не оставил этот вопрос открытым. Что же он сделал спросите вы? Он направился прямиком ко мне домой и когда спросите вы? В тот самый момент, когда мне уже пора было выходить. Неожиданностью своего визита и уж тем более вопроса он застал меня врасплох. Я знал вашего дирижера, замечательного Андерсона, очень талантливый малый, но к тому же я был немало осведомлен об его наклонности к кутежам и пьянству. Итак, я почувствовал что-то неладное, естественно я помнил мистер Фредерик и о вашей неприязни к дирижерству и принимал это все во внимание. Ваш ансамбль – это тело, Андерсон – душа, мне надолго залегли в память эти необычайные слова, произнесенные вами. Впечатление, которое производят ученики под вашим руководством, просто колоссально по своему воздействию. Поэтому мне не
