А еще нужно так перерезать о шашку ремешок, чтобы по венам себя не полоснуть. Иначе местные казаки просто с ума сойдут, пытаясь понять, что здесь произошло. Застреленные – ладно, но лейтенант Красной армии, перерезавший себе вены, как римский патриций – будет слишком даже для изощренного мозга Учителя.
– Севка…
– Да-да, – не оборачиваясь, сказал Севка. – Я сейчас.
– Севка…
Севка обернулся.
– Живой… – сказал Костя и улыбнулся.
Кровь струйкой потекла по его подбородку.
– А я вот… я не увернулся… – сказал Костя.
– Заткнись, – Севка несколько раз с нажимом провел ремешком по лезвию шашки. Запястье обожгло, но руки освободились. – Не болтай, у тебя дырка в груди. Как бы не легкое…
– Как бы… – прошептал Костя. – Там не видно – подо мной есть кровь?
– Нет, – ответил Севка и посмотрел на свои руки. – Не видно.
Пальцы побелели, кисти висели, словно неживые.
– Значит, ранение слепое… Пуля у меня внутри, кровотечение – тоже вовнутрь… Пожалуй, я подохну. Как думаешь?
– Если не заткнешься, я сам тебя придушу, – пообещал Севка. – Вот ручки приведу в кондицию и придушу…
В кончиках пальцев закололо. Тонкие иголочки, как положено при восстановлении кровообращения. Много иголочек, много боли…
Как много боли!
Севка зашипел и прижал руки к груди.
– А я рук не чувствую, – прошептал Костя. – Мне – хорошо. В груди печет немного, а так – хорошо.
– Что тут произошло? – спросил Севка.
– Не знаю. Я прыгнул к тебе, толкнул… – Костя еле слышно застонал. – Фома – промазал, а Григорий твою пулю мне влепил…
Руки начали болеть, нестерпимо, ослепительно…
– Какого хрена ты все это вообще затеял? – спросил Севка. – Решил бежать – сам бы и прыгал в овраг… Я ж туда, как мешок с дерьмом упал. Если бы этих… если бы их не убили, они бы меня там, в овраге, и подстрелили бы…
– А их не ты?.. – Костя чуть приподнял голову, оглядывая казаков.
– Чем?.. Зубами? Плевком навылет? Короче, заткнись, я сейчас буду много ругаться и даже кричать… – Севка ощупал карманы казаков, шипя от боли.
У них могли быть бинты. Не было, понятное дело, но ведь могли быть?
Севка расстегнул гимнастерку на Фоме, попытался разодрать ее от ворота до шаровар, но рука бессильно соскользнула.
– Ладно, – пробормотал Севка. – Ладно.
Он двумя руками вытащил шашку из ножен, сунул ее убитому под гимнастерку и рванул вверх. Ткань с треском разошлась, острие воткнулось куда-то в подбородок мертвецу. Наплевать.
Севка срезал кусками нижнюю рубаху казака, как смог перевязал рану Кости.
– Ерунда, – сказал Костя. – Как мертвому припарка…
– Ты еще живой, – Севка разрезал ремешок, стягивавший запястья Кости. – А вот сейчас ты пожалеешь, что живой…
Застонал Грыша.
– И даже не старайся, – помотал головой Севка. – Я, конечно, гуманист, но ты… ты не входишь в список тех, кого я бы стал спасать… Или отпускать на тот свет. Говорил тебе дядя Яша – учись умирать.
Грыша скулил, пытался что-то сказать, но у него не получалось.
– Ничего, Грыша, умеешь – не умеешь, а все равно подохнешь…
– А если их хватятся? – спросил Костя. – Сюда придут, а тут…
– Ты никогда не мечтал совершить подвиг? – Севка поднял с земли карабин, передернул затвор. – Имеем шанс умереть за Родину, за Сталина… Знаешь, как у нас шутили по этому поводу? «Уродины, заставили!» Смешно?
– Уроды, – сказал Костя.
– Не без того, – согласился Севка. – Как же на свете без уродов? Без уродов было бы неинтересно.
Если в хуторе и услышали стрельбу, то, похоже, не переполошились. Между местом расстрела и хатами было километра полтора, да еще холм… И с чего это выстрелы могли кого-то взволновать? Лейтенантов повели расстреливать, а не вешать или рубить. Не два, а четыре выстрела? Ну, решили растянуть удовольствие. По пуле в живот, а потом уж… Это ведь смешно – пуля в живот.
Вот, Грыша сейчас по этому поводу веселится изо всех сил.
Севка сел на землю возле умирающего казака, приложил босую ногу к подошве его сапога.
Ни фига. Не налезет, маленькие ножки у парня. Да и сам он низкоросл. И его более везучий приятель, Фома, тоже ростом не вышел. У него нога, в лучшем случае, сорок первого размера, а у Севки – сорок четыре с половиной.
– Костя, у тебя какой размер обуви? – спросил Севка.
– Сорок третий, а что?
– Придется босыми идти, товарищ лейтенант. Не люблю я это дело – босиком по сухой траве. Городской я, дитя асфальта и бетона… – Севка вцепился в сапог на ноге урядника, потянул. – Может, хоть у взрослого человека нога будет побольше…
Нога и вправду была больше, Севке даже удалось натянуть сапог себе на ногу, но получилось слишком тесно, было совершенно понятно, что шагов через сто ноги превратятся в сплошные кровоточащие раны.
Денек сегодня выдался, подумал Севка, стаскивая сапог. Ну, вот все, как год назад, когда молодой наивный парень из две тысячи одиннадцатого попал в сорок первый. Все, как тогда, только как-то боком, как в кривом зеркале. Тогда сразу удалось и форму найти, и обувь. А ноги потом растер, так это по собственной глупости. Носочки в сапогах не самая удобная штука, их поправлять нужно… Вот Севка и ноги тогда натер, и немцев по этой причине штыком убивать пришлось.
– Ты иди, Сева… – тихо сказал Константин. – Оружие поделим – и иди. Посмотри, у урядника наган в кобуре, так ты мне его отдай. Карабин, патроны… Патроны пополам, извини. Я постараюсь пострелять…
– А заткнуться ты не постараешься? – поинтересовался Севка.
Ты становишься двуличным существом, мысленно упрекнул себя Севка. Ведь ты обрадовался, испытал облегчение, когда твой товарищ – единственный в этом времени – предложил замечательный выход. Единственно возможный в этой ситуации. Если взвалить немаленького Костю себе на плечи, то далеко уйти не получится.
А на хуторе рано или поздно хватятся своих. Даже если расстрельная команда решила задержаться, на досуге съесть убиенных, вернуться она все равно должна. Но не вернулась, и за ней неминуемо отправят кого-нибудь.
Севка на хуторе видел человек двадцать казаков. И если половина из них была задорными желторотиками вроде умирающего Грыши, то остальные – люди степенные, много повидавшие и, возможно, повоевавшие в Гражданскую. Прижать к ногтю двух шустрых лейтенантов, решивших вести позиционную войну, они смогут быстро и эффективно.
Так что мысль Костя высказал правильную, Севка с ней сразу же согласился. Или не Севка, не тот Севка, большой и сильный, а другой, крохотный, обитающий внутри его организма, перебегающий под настроение из головы в пятки и обратно. Вот тот – выдохнул поначалу с облегчением, а потом выматерился зло, когда туловище решило играть в благородство.
