Пока все пятеро собирались, из Нов выехали сразу трое бенефициариев – один за другим – и ускакали. Каждый вез письмо. И каждый спешил.
* * *
Декурион бурга гостей своих поначалу не узнал: одетые в какие-то грязные тряпки, с распухшими после побоев лицами – они походили на рабов, которых приказали отправить в каменоломни, но затем почему-то смилостивились и отпустили.
– Это я, Кука! – прохрипел италиец, останавливаясь у ворот бурга.
Караульные смотрели на него во все глаза, не узнавая.
– Кука! Кука вернулся! – завопил Ингиторий, в этот момент пребывавший на смотровой площадке.
Он помчался вниз по лестнице, споткнулся и слетел вниз на целый пролет по скользким ступеням. После этого вопля все мигом признали в избитых оборванцах доблестных легионеров. Декурион бурга лично открыл перед ними ворота.
– Где это вы так погуляли? – поинтересовался будто ненароком, а в глазах приплясывали маленькие лукавые сатиры.
– Есть одно местечко, до самой смерти не забуду, – вздохнул тяжело Тиресий.
Поначалу Кука планировал уехать в тот же день. Но короткий зимний день иссякал, отправляться в путь на ночь глядя избитым и смертельно уставшим людям было глупо. Потому решено было заночевать в бурге, чтобы на рассвете двинуться в Эск.
Нагрели на печке воды и кое-как смыли с себя грязь, налепили пластыри на ссадины, перевязали раны посерьезнее, переоделись в свое, знакомое, вместо чужих тряпок.
Тем временем Ингиторий сготовил им бобовую кашу с салом, Кука намешал в горячую воду вина и пряностей. Впрочем, Молчун есть не мог – едва проглотил пару ложек, как его тут же вывернуло. Пришлось уложить его спать, влив в рот несколько ложек теплой воды с вином и водрузив на голову намоченную холодной водой тряпку.
– Когда они придут? – спросил декурион, присаживаясь к столу и отстраняя Ингитория, который по-прежнему лип к легионерам.
– Когда река встанет.
– Уже встала. Утром. – Декурион был мрачнее тучи.
– Когда выдержит всадника с конем, – уточнил Кука. И добавил: – В броне. С той стороны придет тяжелая конница роксоланов.
– Хорошего льда ждать недолго… Подмогу нам пришлют?
– Это вряд ли. Готовь бург к обороне да молись бессмертным богам и обещай поставить алтарь за спасение из самого лучшего мрамора, – вместо Куки ответил Тиресий. – И пусть кто-нибудь дежурит на станции – чтобы успеть укрыть таможенников в башне.
Декурион с сомнением покачал головой. Он хоть и отслужил не так много в здешних местах, но то, как слабы укрепления бурга, было ему хорошо известно.
– Если с той стороны придет больше двух сотен, нам башню не отстоять. Волки точно здесь нападут?
– Не здесь, так поблизости. Местные поднимутся тоже. Одна надежда – что поначалу они пожалуют в низовья и уж потом двинутся вверх по реке. Не успеете отступить в Новы, бегите в Эск.
Декурион стиснул кулаки. Дело безнадежное, если даки переправятся неподалеку: тогда не успеть в ближайший лагерь. В этом случае они все тут смертники или пленники и рабы.
– Мы можем уйти с вами? – спросил декурион с надеждой.
– Я бы сказал: можно. Да разве легионер приказывает декуриону? – сказал Кука. – Пошли гонца в Томы. Ингитория пошли…
Декурион поглядел на парнишку, кивнул: хорошо, пусть галл уезжает. Логично из приговоренных смерти помиловать самого юного.
– А у меня письмо в Эск, – признался юный галл. – Гай Приск оставил. Велел мне отправить, если он не вернется.
– Мы вернулись, – напомнил Кука.
– Но Приск не с вами.
– Он в Эск поехал.
– И что теперь с письмом?
– Мне отдай.
Ингиторий несколько мгновений соображал, может ли он это сделать, потом принес завернутые в кусок кожи таблички. Письмо было запечатано, но поверх была приложена полоска пергамента, на таких обычно пишут названия свитков и привешивают к футлярам. На пергаменте значилось: «Доставить Корнелии, в усадьбу ее отца Луция Корнелия Сервиана».
«Значит, Гай так и не смог забыть эту проказницу!» – усмехнулся про себя Кука.
– Отправь гонца на рассвете, – посоветовал он декуриону, пряча таблички в мешок. – Кто знает, может, вам повезет, и вы успеет смыться.
* * *
В первую же дневную стражу отряд Куки верхами покинул бург и двинулся в сторону Эска, в лагерь Пятого Македонского легиона.
Впрочем, верхами ехали не все – на прихваченных из лагеря в Новах носилках на двух мулах легионеры везли Молчуна. Тот ни идти, ни ехать верхом не мог – едва вставал на ноги, как его начинало рвать. Кто-то из ветеранов приложил его бревном от креста по голове.
– Не довезем – помрет, – беспокоился Малыш.
– Не помрет, – заверял Кука. – Башка у парня крепчайшая.
– Кому алтарь обещать за выздоровление?
Кука на миг задумался.
– Обещай всем подряд, не ошибешься, сами надпись на плите и выбьем, так что за буквы нам платить не придется.
* * *
Уже начинало смеркаться, и Приск надеялся вот-вот увидеть вдали знакомое разбитое молнией дерево, от которого около мили по дороге до Эска. Из Нов он выехал на рассвете, на почтовой станции сменил коня и помчался дальше. До вечера, успеть до вечера – вот все, о чем он думал всю дорогу. В бесснежную пору расстояние от Эска до Нов в ускоренном темпе легионеры могли миновать за два дня. Обычным маршем – за три. Верхом Приск надеялся домчаться за день. Первую половину пути он проехал достаточно быстро – но не настолько, чтобы въехать до темноты в лагерь.
И все же ему повезло: ночь была ясной, лунной, чернела на посеребренном снегу отчетливая колея, оставленная колесами телег, из сугробов торчали милевые[45] столбы, отмечая путь.
И все же дорога как-то подозрительно растягивалась – и Приск ощущал слишком уж едкий холод, который не так трудно спутать с примитивным страхом. То и дело легионеру казалось: кто-то едет следом. Он с трудом сдерживался, чтобы не послать коня в галоп, – но скакун слишком устал, чтобы гнать его куда-то, – и Приск позволял уставшему жеребцу лишь понуро трусить.
В памяти тут же всплыли все рассказы про оборотней, которыми любил пугать друзей Тиресий, – про то, как заплутавшего посланца покусал волк, и бенефициарий вернулся в лагерь уже не человеком. В такие мгновения Малыш, который был силен, как Орк,[46] начинал испуганно озираться. Вот и сейчас Приск невольно оглядывался, но не видел никого.
И будто в подтверждение этих рассказов раздался протяжный вой. Он длился и длился – на одной ноте, тек ниоткуда в никуда, заполняя пространство между снежным покровом и черным небом с плывущей над оледеневшим миром Селеной-Мендис.[47] Конь захрапел, стал беситься, сделал попытку встать на дыбы и сбросить всадника. Приску стоило большого труда усидеть в седле.
