Он снял с шеи длинную золотую цепь, на коей висел золотой круг, испещренный непонятными знаками и завитушками.
- Се таньга ханская! – торжественным голосом провозгласил мурза. – Лишь знатные и сильные вои удостаиваются чести носить ее. Ибо дается она лишь за особые воинския заслуги. – С этими словами татарин шагнул к Никите и надел на шею зардевшемуся от счастья отроку награду.
- Да я-то ништо, - смущенно пробормотал Никита. – Я что? Вот дядька Степан…
- Ладно-ладно, - татарин похлопал отрока по плечу. – Степан, конечно, вой славный! Не нам всем чета! Да только ты награду свою тож получил заслуженно, не сумлевайся! Завтра я пришлю к вам в скит отряд, чтоб нелюдей забрать, ты там не пужайся!
Наскоро перекусив, гости умчались, ибо на дворе смеркаться уж зачало…
Стерхи, закончив домашние и хозяйские дела, стали готовиться ко сну.
Никита лежал на лавке, на которой ему постелили, и мечтательно улыбался, крепко зажав в руке ханскую таньгу. В голове его теснились в смертельной сшибке кони, люди… А он, восседая на белом коне, в развевающемся на скаку ярко-красном подвое, рубил мечом ворога, продвигаясь к шатру, над которым развевался на студеном ветру стяг вражьего военачальника…
Поутру вышли из ворот усадьбы Стерхов две маленькие, закутанные в меха фигурки, нагруженные мешками с поклажей. Усевшись в сани, которыми правил Микула, помчались они по сверкающему снегу встреч огромному, выплывающему из-за леса диску зимнего светила и растворились в его лучах…
Микула довёз Никиту и Настёну до опушки леса, и дальше они пошли пешком, утопая по колени в глубоком снегу. Идти с поклажей было тяжело, и путникам приходилось часто усаживаться на котомки отдыхать.
Лишь в серых зимних сумерках добрались они до скита.
Настена, не привычная к столь долгим переходам, совсем обессилела и шла уже на одной силе духа, едва передвигая ноги. Но не роптала и не просила передыху...
Степана они застали в полубессознательном состоянии. В выстуженной избе он лежал на лавке, раскинувшись, сбросив с себя старенький зипун, какой только и нашел Никита, чтоб укрыть старшего товарища от холода. В избе было студено, ибо печурка давно прогорела, а сил, чтобы поддерживать в ней огонь, у Степана не доставало. Но несмотря на холод, на широкой груди Степана мелким бисером поблескивали капли пота, а лоб горел пламенем.
Памятуя наставления Старца, Настена занялась приготовлением снадобий, чтобы, немедля начать обиходить хворого Степана, а Никита кинулся на двор за дровами.
Скоро в печурке ровно загудело пламя, разгоняя стылый дух сруба, накопившийся за время отсутствия Никиты, а Степан, умытый и одетый в чистую исподнюю сорочку, напоенный отварами и накормленный, не сводил влюбленных глаз с Настеньки.
Девица зажгла свечи и, разобрав мешки, нагруженные матушкой и Микулой всяческой снедью, мехами и холстами, занялась устройством своего гнездышка в избе. Она занавесила угол полатей, уже срубленных Никитою, чисто выбеленной холстиной, кинула на них меховую полсть и взятую из дому пухову подушку. Мех оленя накрыла рядниной и, довольная сделанной работой, подошла к Степану.
Степан порывался что-то молвить, но девица ласково прикрыла его уста ладошкой, узкою и сладко пахнущей духмяными степовыми травами, и тихо сказала:
- Не говори ничего, Степушко, не надо. Силушки набирайся, да хворь свои бори. А душа моя к тебе стремилась, чтоб в тяжкий час охранить тебя и согреть теплом своим и любовью. Вот я и пожаловала к тебе, любый.
Степан нежно поцеловал пальцы девушки и прикрыл глаза. Ему на самом деле было худо. Так худо, что в голове стоял непрерывный тягучий звон, разрывая ее непреходящей болью. Любое движение, даже шевеление пальцем, немедленно отзывалося в голове резкой вспышкой боли, рвущей его жилы и вытягивающей тело на лавке тетивой…
Поутру, едва свет солнышка проник сквозь мутное слюдяное оконце, Настена принялась хлопотать около Степана. Она выстригла волосы вокруг раны на голове, промыла ее приготовленным Мефодием отваром и, густо смазав медвежьим жиром, наложила повязку. Она не подала виду, но рана, нанесенная шаманом Степану, вызвала у нее тихий ужас. Девица едва не свалилась в обморок от одного ее вида, и только неимоверным усилием духа свово смогла удержать себя в руках...
Степан, казалось задремал… И она стала помогать Никите выкладывать тесины в ряд, чтобы закончить ремонт полатей. По ее просьбе отрок оставил проход между ее занавешенным углом и общими полатями, чтобы девица могла свободно проходить к печи и дверям, не тревожа остальных обитателей скита.
К вечеру Никита сбил полати, занес дров на ночь, и пока совсем не стемнело, пошел искать волка, который пропал во время нападения берендеев на скит отшельников. Он обошел скит вокруг, углубился в лес и на тропе обнаружил еще два тела плосколицых, которые попали в ловушку Степана и были поражены кольями сорвавшихся с высоты колод. Нижняя часть их тел была обглодана зверьем, и на колодах висели только грудины, до коих звери достать не смогли…
Волка он нашел саженях в десяти от колод. Зверь мертвой хваткой вцепился в горло берендея, погубив его. Но и сам был зарублен ударом страшной силы, который перерубил его мощное тело пополам. Тело берендея было объедено зверьем начисто, но тело волка звери почему-то не тронули…
Никита постоял у закоченевших останков волка, отдавшего свою звериную жизнь за обитателей скита, и, смахнув из угла глаза непрошенную слезу, отправился обратно…
Степану он решил покудова ничего не говорить, чтоб не бередить его и без того хворую душу…
Дни потянулись за днями – тоскливые, серые, наполненные болью и тревогой за жизнь Степана. И хотя он потихоньку поправлялся, вспышки дикой боли продолжались, обессиливая его и лишая покоя в ожидании их.
В начале месяца лютого зима запуржила, замела снеговыми завертями. Однова дня Никита не смог отворить дверь, чтобы выйти за дровами, ибо оказалась она заметенной снегом. В отчаяньи отрок бился о дверь всем своим крепким телом, но не сдвинул ее и на аршин.
- Не бейся, Никитка, - прошептал со своего ложа Степан. – Полезай по лесенке на горище, а оттудова через оконце слухово ступи на застреху. С застрехи ужо спрыгнешь наземь. Откапываться надобно от снега-то. Иначе, не выйти…
