– Приглашаю вас к себе, – сказал наконец господин де Фловиль, – там мы сможем спокойно поговорить… Вы обвиняете в чудовищном преступлении одного из самых могущественных вельмож королевства, и, пока я не получу доказательств, лучше будет не давать пищи молве.
– У вас есть мое слово… Вы могли бы спросить сегодня утром у принца Гонзага, чего оно стоит…
– Пойдемте, – настойчиво повторил губернатор.
– Позвольте мне поступить иначе… Пусть все услышат то, что я вам скажу, и пусть об этом узнает весь город.
Он взмахнул шпагой, и вскоре его окружили офицеры, солдаты, торговцы и ремесленники, дворяне и буржуа, причем дети не отставали от взрослых.
– Итак, я начинаю, – промолвил Лагардер. – Первое из моих обвинений уже доказано: Филипп Гонзага – убийца!
В толпе послышались изумленные восклицания:
– Не может быть! Кого же он убил?
– Двадцать лет назад, ночью во рву замка Кейлюс он поразил предательским ударом в спину – и я был тому свидетелем – своего лучшего друга, позарившись на его богатство и на его жену… Этого друга, этого кровного брата принца звали Филипп Лотарингский, герцог Неверский! Разве это, по-вашему, не убийство?
Хотя история гибели герцога Неверского была уже давно изрядно подзабыта, все, а особенно люди попроще, навострили уши.
Лагардер продолжал:
– У Филиппа Неверского была дочь, которую Гонзага также собирался убить… Мне удалось спасти девочку, вырвать ее из рук злодея… Я воспитал Аврору и берег ее в течение двадцати лет… мы полюбили друг друга, она стала моей невестой, и нас должны были обвенчать за несколько минут до моей казни! Однако я сумел доказать свою невиновность и обличить подлинного убийцу, которому и предстояло занять мое место на эшафоте. Когда я пришел за своей невестой, церковь была пуста! Убийца похитил ее прямо у подножия алтаря… Несколько часов назад вы видели здесь карету в сопровождении всадников: это увозят в Испанию мою невесту, а мне преграждают путь, дабы преступник мог без помех скрыться со своей добычей!
Лагардер задохнулся от волнения. Потрясенная аудитория затаила дыхание.
Овладев собой, Анри воскликнул звенящим голосом:
– Теперь вы понимаете, господин. губернатор, отчего нет у меня ни письменных распоряжений, ни сопроводительных бумаг? Почему я прошу вас немедленно открыть ворота? Понимаете ли вы, как бесстыдно лгал вам Гонзага – лгал с одной лишь целью: задержать меня?! А чтобы действовать наверняка, он нанял бандитов, заплатив им за мою кровь!
Губернатор де Фловиль приблизился к нему, протянув руку.
– Сударь, я вам верю! – сказал он. – Такой человек, как вы, не может лгать… я верю вам и восхищаюсь вами! Если бы дело было только во мне, я ни на секунду не задержал бы вас. Однако долг сильнее чувств… Придворная жизнь таинственна и непостижима, и нам в провинции трудно следить за всеми хитросплетениями интриг… Но монсеньор регент знает, что вы отправились в путь, не имея порядочного костюма и, вероятно, без денег… У вас нет сменных лошадей, нет сопроводительных бумаг, и в каждом городе вам грозит опасность быть схваченным. Не сомневаюсь, что он пошлет за вами гонцов, которые, может быть, уже скоро появятся здесь…
– Это всего лишь предположение…
– Это чистая правда, – возразил губернатор. – Но послушайте меня… Такие потрясения не могли пройти даром… вы нуждаетесь в отдыхе, вам нужно восстановить силы, да и без лошадей вы не можете продолжать путь… Окажите честь моему дому! Мой кошелек будет открыт для вас, а в моих конюшнях вы сможете выбрать любого скакуна… и если через два часа ни один гонец не явится из Парижа, я отпущу вас!
Анри пожал ему руку.
– Спасибо, сударь, – сказал он, – я принимаю ваше приглашение… и соглашусь принять в дар коня… – Тут он запнулся и добавил шепотом: – Время уходит! Аврора! Бедная моя Аврора! Не усомнишься ли ты во мне?
Он опустил голову, и по щеке его скатилась слеза. Но она не успела упасть на землю: надушенный платок, зажатый в тонкой руке, ловко промокнул ее. Ошеломленный Амбруаз Льебо вскрикнул, узнав свою жену.
– Это еще что такое? – спросил, смеясь, губернатор. – Теперь я понимаю, мой любезный прево, отчего вам не удалось арестовать господина де Лагардера… Оказывается, у него есть хорошие знакомые в вашем собственном доме… Несомненно, мадам была с ним в заговоре против нас с вами.
Мелани гордо вскинула голову.
– Мы не были знакомы, – заявила она, – но я сразу поняла, что этот человек – Лагардер… И если бы это зависело только от меня, господин губернатор, то он был бы гостем в моем доме, а не в вашем!
– За эту дерзость вас следует наказать, мадам, – ответил господин де Фловиль, – а посему извольте взять его под руку и пойдемте обедать… На следующие два часа вы назначаетесь стражем арестованного… и будете отвечать за него головой! Надеюсь, ему не удастся ускользнуть от вас.
Как ни велика была скорбь Лагардера, он не удержался от улыбки.
– Будьте покойны, сударь, даю вам слово не огорчать бегством столь очаровательного тюремщика!
IV. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР «ПРЕКРАСНАЯ ТРАКТИРЩИЦА»
Прошло два часа. Лагардер, одетый в новый камзол, готовился к отъезду.
За это время Кокардас успел утолить жажду и даже, в меру своих слабых сил, сделал кое-какой запас на будущее. Нос его вновь обрел благородный оттенок алого цвета, и гасконец блаженствовал, хотя перспектива новой скачки несколько портила ему настроение. В отличие от Анри, он отнюдь не рвался в дорогу.
А Паспуаль уделил все свое внимание кухне, и та не обманула его ожиданий. Впрочем, он отдал бы все яства мира за удовольствие обнять повариху, пышнотелую девицу с румянцем во всю щеку и кроткими глазами.
При подобных обстоятельствах он становился тонким дипломатом, и все предрассудки умирали в нем, когда воспламенялась кровь. Если бы его господином был не Маленький Парижанин, а кто-нибудь другой, он бы непременно продал его, – но не за тридцать сребреников, а за горячий поцелуй дамы сердца.
Он маневрировал за обедом настолько успешно, что на десерт чмокнул в щеку грудастую красавицу, которая, впрочем, тут же брезгливо обтерла лицо фартуком. Но Паспуаль был на седьмом небе, и этого счастья ему должно было хватить на неделю.
Если бы шевалье не терзался так печальными мыслями, то он мог бы также почувствовать себя счастливым.
Губернатор де Фловиль, стремясь загладить свою первоначальную резкость, вел себя как настоящий друг. Он предложил гостю трех лучших лошадей из своей конюшни; он просил принять от него в дар увесистый кошелек.
Понятно, что первое предложение было с благодарностью принято; от второго Анри, смущенный таким великодушием, отказался: каково же было его удивление, когда на следующий день он таки обнаружил мешок с деньгами в своей седельной сумке!
