Все понимали — шутка шуткой, а быть может, решается судьба династии.
И тут мальчика оставила выдержка. Бедное тельце его затряслось в плаче. Матушка София, за нею Тинья, оставив спящего Ферруччи, кинулись к Вороненку, убедили, успокоили. Раб Иконом снял свои искусственные бельма и, выпив предложенный стакан, принялся объяснять желающим генеалогию Комнинов.
А разбойник Львиная Шкура, который истосковался по своим внучатам, оставшимся где-то в Феодосии, пожертвовал своим косматым украшением, развесил его на веревке, чтобы отделить часть кувикулы для принца. И Вороненок яснейшим голосом небожителя спрашивал:
— А это у тебя настоящая львиная голова, да? Стали обсуждать дальнейшее. Одно было ясно — надо покидать столицу еще до рассвета, пока фускария Малхаза не утратила свой ореол безопасности. Львиная Шкура послал двоих сесть в ялик, разведать выход в открытое море. Другие побежали приводить «Грегору» в боевое состояние.
— Но я не могу сейчас отчаливать, — сказал Денис. — Моя книга осталась там.
— Книга! — чуть не завопил Маврозум.
— Да, книга, — твердо ответил Денис.
10
Несмотря на позднюю ночь, домик Сулы светился всеми окнами, как игрушечный фонарик. Денис замедлил шаги, размышляя, что бы это могло значить и как дать о себе знать. В тот же момент его схватили за локти и заломили руки за спиной. Грубые руки обшарили его, отняли меч-акинак, кожаный кисет с деньгами. Не слушая никаких протестов, открыли дверь и втолкнули в домик.
Угрюмые незнакомцы распоряжались там, человек пять, по виду рыночные соглядатаи, сикофанты, все в лопоухих камилавках. А Суда, распростертая на полу, раздетая, голая, была привязана веревками к мебели и, по всей видимости, ее пытали — пол и стенка были забрызганы свежей кровью.
— Вот он, вот он, главный закоперщик! — чуть не завизжала золотая Хриса, оказывается, и она была здесь. Вместе с сикофантами разбирала шкатулочку Сулы, доставала всякие женские пустячки. — Вот он! — неистовствовала девушка. — Все пишет, пишет чего-то себе по ночам… Бес его знает, чего он пишет!
Сула на полу застонала, в хриплом голосе ее можно было разобрать: «Он ни при чем… Не трогайте его, отпустите…»
— Как это ни при чем? — возразила ее подруга. — Это он, господа, примерял на себя священную римскую корону!
В этот роковой момент Денису конечно уж некогда было рассуждать, иначе он похвалил бы себя за постоянные тренировки, византийская жизнь заставляла. И из добропорядочного комсомольца-очкарика превратился в средневекового мужика, всегда готового к бою.
Почти автоматически он расслабился, как бы теряя волю в руках мучителей, обмяк. Ответно размягчились и они. И тут-то он распрямился как пружина, самого настырного сикофанта перекинул через себя, так что он шмякнулся об угол стола. Другой, державший Дениса за локти, потерял равновесие. Денис двинул его сапогом в пах, сыщик заверещал, скорчился, упал, дрыгая ногами.
Денису даже удалось захватить свой акинак. Он встал в боевой позиции, понимая, что взять его теперь нелегко — в тесном домике с копьем или луком не развернешься. Эх, почему он пошел сюда один!
— Беги, генерал! — стонала на полу Сула.
И тут Денис увидел своего главного врага, при виде которого чуть снова не уронил акинак. Это был все тот же бывший поп, расстрига Валтасар, дважды, трижды ренегат! Он сумел ускользнуть тогда с пытошного станка и вот заправляет сыщиками в ведомстве царя Исаака!
Расстрига ткнул ногой своего же сикофанта, продолжавшего корчиться на полу, чтобы быстрее вставал, а сам принялся созывать своих к себе.
Денис, все еще пребывая в состоянии сжатой пружины, рванулся на расстригу и опрокинул его. В руке расстриги блеснул трехгранный стилет, но Денис оказался стремительнее. Меч-акинак был сейчас бесполезен, Денис его оставил, вцепился в кулак Валтасара, в котором тот держал стилет. Сжимал его стальною хваткой, а противник выл и извивался, пока оружие не выпало, зазвенев.
Распахнув окно в ночь, Хриса звала на помощь сикофантов, остававшихся снаружи. Враги из всех углов двинулись на Дениса, который сидел на поверженном расстриге. В пылу драки Денис уже плохо соображал, но сумел дотянуться, буквально под носом у сыщиков, до своего акинака и приставил отточенное лезвие к горлу бывшего попа.
— А ну, вели своим отойти, а не то…
Страх смерти у Валтасара был сильнее всех эмоций, глаза закатились, испарина выступила на круглом кошачьем лице. Он ощущал на себе остроту безжалостного меча и слабым голосом приказал наступавшим подчиненным остановиться…
Однако еще не известно, как повернулись бы события, уж слишком велик был перевес, как вдруг все та же золотая Хриса буквально завыла в смертном ужасе, указывая прекрасной своей рукой на входную дверь.
Сыщики перевели взгляды туда, и им представился дьявольский глаз Маврозума, который взирал на все, как на цирковое представление. Из-за его спины выглядывали и сподвижники — Львиная Шкура с трезубцем, который он любил носить вместо копья, Соломинка с кривой сарацинской саблей, Цевница со снайперским луком. Никто из них, правда, не был готов к драке.
Зато Денис владел положением. При малейшем шорохе и без того неподвижных сикофантов он нажимал на лезвие, и расстрига верещал, как кролик. Да они и так при виде команды Маврозума стремились улизнуть в любую щель.
— Попался, голубчик? — Маврозум ухватил расстригу за шиворот, в то время как его сподвижники помогали встать Денису. Резвая Хриса, топоча копытцами, пыталась скрыться в дверной проем, но там оказалось пузо еще одного пирата по кличке Паппас, и золотой Хрисе тоже пришлось сдаться на милость победителей.
Она тут же сменила арию.
— Ой, не виновата я, ой, такое несчастье! Они меня заставляли, угрожали раскаленным железом. Ой, бедная Сула, вставай, миленькая, вот твоя рубаха, я тебе помогу. А вы, бесстыдники, отвернитесь!
— Надо срочно отчаливать, — требовал Маврозум. — Убежавшие могут привести погоню. Только бы сначала утопить этого нечестивца, есть здесь поблизости нужник или выгребная яма?
Денис не мог удержаться, чтобы не тормошить полуживого Валтасара.
— Зачем ты отравил несчастную Фоти? У нас есть тут свидетельница твоих деяний… — Расстрига играл полуобморочное состояние, затем пытался оправдаться: «Я любил ее…», поняв, что штучки его не проходят, приоткрыл кошачий глаз, сверкнувший злобой.
— Будьте вы навеки прокляты, поклоняющиеся распятому разбойнику, почитающие гнилые доски вместо богов… Будь презрен ваш род на сорок поколений!
Пираты в ужасе крестились. Маврозум торопил кончать, а Сула молила отвести ее в монастырь, поцеловала и благословила каждого.
