Блэк вынул изо рта Артизана кляп, потом опустил его вниз головой в одну из открытых бочек. И пошел в кабинет продолжать прерванное занятие. Набив карманы деньгами, он поднял валявшийся на полу мешок, наполнил, сколько возможно, и его. Потом вернулся в подвал и развязал уже задохнувшегося и захлебнувшегося Артизана.
Никем не замеченный, он вышел из дому и исчез во тьме ночи.
XXVII. НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Старый Вит лежал на постели в задней комнате дома доктора Гагена и, казалось, вот-вот готов был умереть, не приходя в сознание. Жизнь едва теплилась в нем. Он и впрямь был похож теперь на спящего горного духа, принявшего человеческий облик. Большая его голова с длинными седыми волосами и такой же, доходившей почти до пояса, белой бородой еще больше усиливали это впечатление. Бледное лицо старика с жесткими чертами было неподвижно, а глаза закрыты.
– Он точно такой же, каким я нашел его в пещере, – сказал Бруно, появившись у Гагена через несколько дней. – Он как будто спит. Он будет жить, Этьен?
– Слабая надежда, мой друг, – ответил Гаген. – В таком возрасте трудно что-либо обещать точно.
– Но если он умрет, с ним уйдет и тайна о графине, которую знает только он один.
– Я это прекрасно понимаю, друг мой, поэтому делаю все, чтобы хотя бы на время удержать его жизнь, – сказал Гаген. – Но пока все очень неопределенно.
– Очень жаль будет, если он умрет. Ведь какое бы впечатление мог этот мнимый покойник произвести на графиню! Сознаюсь, я страшно сожалею, что не нашел пещеру раньше.
– Хорошо и то, что вы нашли свою невесту и знаете теперь, как спасти ее.
Они вошли в кабинет Гагена.
– Что с вами, друг мой? – спросил Бруно, внимательно посмотрев на Гагена. – Мне кажется, вы сильно огорчены и взволнованы.
– Я думал, что судьбе уже надоело меня преследовать, а она, оказывается, готовила мне самый страшный удар. Вы знаете почти всю мою жизнь, Бруно, поэтому расскажу я вам и о последнем своем горе. Есть люди, которым никогда не суждено наслаждаться покоем и не дано испытать настоящих человеческих радостей. К их числу принадлежу и я. Покой мне обеспечен разве что в могиле, и до нее мне, я чувствую, недалеко – осталось только сорвать маску с преступной Камиллы Варбург… Я уже говорил вам, – продолжал Гаген после небольшой паузы, – что у меня был сын, которого в свое время я отдал на попечение своего старого слуги Брассара. Уже раньше до меня дошло ужасное известие, что Леон Брассар, считавший старика своим настоящим отцом, ужасно поступил с ним. Несмотря на это, я все еще надеялся спасти юношу, передать ему мое имя и состояние, чтобы на закате дней своих иметь возле себя хоть одно любящее сердце… Я надеялся, но судьба рассудила иначе. Леон Брассар – это тот самый доктор Гедеон Самсон из больницы Святой Марии, который пытался похитить Лили. Сейчас он живет у графини в замке. Камилла с его помощью, рассчитывая на мою безграничную любовь к сыну, пытается удержать меня от всяких действий против нее. Графиня прямо предложила мне: либо я буду молчать, либо она погубит сына. Завладев Леоном, она решила, что обезоружила меня. Когда же я сказал ей, что ничто не удержит меня от исполнения своего долга, она постаралась возбудить в сердце Леона ненависть против меня, его отца…
– А вы сами говорили с Леоном, признались ли, что вы его отец? – спросил Бруно.
– Да, друг мой, и это была очень печальная встреча, которая нанесла моему сердцу последнюю рану, – сказал Гаген. – Я виделся и говорил с ним. И понял, что он полностью попал под роковое влияние графини. И теперь я должен сознаться: у меня больше нет сына.
– А знает ли он, кто его мать? – поинтересовался Бруно.
– Нет, друг мой, этого он до сих пор не знает. – Гаген помолчал и грустно сказал: – Я не жалуюсь и не ропщу на Бога. Я покончил со всем, что привязывало меня к земле. В моей жизни было очень мало радостей. И я очень рад, что в вас встретил верного друга, я никогда этого не забуду, и надеюсь, вы тоже после моей смерти будете меня вспоминать.
– Вы точно прощаетесь, Этьен! – вскричал Бруно. – Оставьте ваши мрачные мысли.
– Вы думаете, что я готов наложить на себя руки? Нет, друг мой, я буду нести свой крест до конца. Но какое-то предчувствие говорит мне, что теперь, когда погибла моя последняя надежда, и мой последний час тоже близок.
– Гоните от себя эти мысли, Этьен, – сказал Бруно. – Я надеюсь еще долго называть вас своим другом.
– Я и сам не прочь еще пожить. Хотя бы до тех пор, пока не сведу счеты с Камиллой. Я готовлюсь представить суду такие доказательства, которых будет достаточно, чтобы обнажить истинное лицо преступницы, достойной суровейшего наказания. У меня много фактов и свидетельств, доказывающих преступность графини и Митнахта. Завтра же я представлю их правосудию. И тогда бедная Лили наконец перестанет страдать. Хотя бы одна радость появится в конце горькой моей жизни. Я буду счастлив вашим счастьем, которое станет единственным утешением моего бесполезного существования.
– Да неужели можно назвать бесполезной жизнь человека, оказавшего бескорыстную помощь тысячам людей? – не согласился Бруно. – Что может быть возвышенней и прекрасней помощи бедным и несчастным? Не думайте, что я не знаю о ваших благодеяниях, Этьен, хоть вы и скрывали их. Поверьте мне: ваша смерть станет горем для множества людей.
– Вы слишком высоко цените все то, что я делаю, друг мой, – возразил Гаген. – Я только старался, по возможности, протягивать руку помощи тем, кто в ней нуждался.
– Но делали вы гораздо больше. Будучи знатным и богатым, вы постарались употребить все это для других. Достаточно того, что вы отказались от своего титула и положения, взяли другое имя, чтобы помогать страждущим. Ваши поступки велики и возвышенны, и я не думаю, чтобы на свете нашелся другой такой человек…
– Стойте, Бруно! – смеясь, перебил его Гаген. – Вы, кажется, готовы сделать из меня святого при жизни. Лучше пожелайте мне удачи на завтра.
– Если я вам понадоблюсь, Этьен, то рассчитывайте на меня, как на самого себя, – сказал Бруно, протягивая другу руку. – Да поможет нам Бог!
Друзья расстались. Но тревога и тяжесть ощущались в этом расставании. Может, виной тому были слова Гагена о предчувствии близкой смерти?..
Проводив Бруно, Гаген вернулся в кабинет и взялся разбирать почту. Распечатав одно из писем, он вдруг вздрогнул и изменился в лице.
Оно было подписано именем Леона Брассара. Чего он хотел? Может быть, как при последнем свидании, решил наговорить отцу побольше обидных и резких слов? А может, наоборот, в душе его проснулось раскаяние, и он захотел вернуть себе отца, движимый еще не совсем утраченной сыновней любовью? Или же руководил им только голый расчет, желание получить наследство?..
