Я заклинаю небеса, чтобы на Вас не обрушились новые беды. Мадам, Ваша печаль доставит мне смертельные муки.
Живите как добрая фея, какой Вы и являетесь на самом деле.
Клеманс, Ваша любящая дочьСлезы душили Аньес. Она выпустила листок из рук, упала на колени. Она кричала, как раненый зверь, целую вечность, как показалось ей. Никогда прежде она даже не подозревала, что из ее груди может вырваться животный крик, почти бесконечный. Что его исторгло? Непреклонная, бесконечная любовь, над которой нависли серьезные угрозы. Но Аньес знала, что способна побороть их. Вот эти угрозы: Эд, истинный пол Клеманс, Матильда, хрупкость их жизней. А сейчас создания, наделенные неслыханным могуществом, неистребимой волей, – приспешники камерленго Гонория Бенедетти – охотились за ее дочерью.
Позднее, намного позднее она от изнеможения опустилась ничком на пол. Она свернулась клубком, думая только об одном: она найдет ее, даже если ей придется босиком обойти все королевство, обыскать каждый дом, каждую хижину. Она найдет ее! Никто не сможет разлучить ее с Клеманс.
Аньес подошла к скупому пламени, слабо разгоравшемуся в огромном камине, не думая, что ей станет легче. Она повернулась к камину спиной в тщетной надежде, что боль в спине, мучившая ее несколько дней, пройдет. Ей казалось, что даже палящий огонь не сможет прогреть комнаты мануария. Аньес всегда было холодно. Но сейчас она дрожала от внутреннего холода, забиравшегося ей под кожу. Скажет ли она когда-нибудь Артюсу д’Отону о причинах своего нетерпения, настойчивого желания найти маленькую Клеманс, которую она якобы приютила после смерти при родах своей служанки, так называемой матери девочки? Ее супруг не переставал удивляться, видя, как ее огорчило внезапное исчезновение девочки, которую он считал мальчиком, и поэтому Аньес пришлось сказать ему полуправду. В конце концов, Аньес столько раз приходилось лгать, чтобы выжить! Но эта ложь тяжелым бременем лежала у нее на душе, поскольку предназначалась любимому человеку. Аньес призналась, что Клеман на самом деле был девочкой, что она пошла на это, дабы оградить ребенка от извращенных домогательств Эда де Ларне и от жизни в монастыре, где сироты низкого происхождения выполняли самые тяжелые работы. К тому же, убеждала графа Аньес, она боялась: если станет известно, что девочка родилась от еретички, принадлежавшей к секте вальденсов*, судьба ее будет ужасной. Похоже, эти объяснения удовлетворили Артюса. Его желание во всем нравиться любимой супруге сделало все остальное. Он поручил своему бальи Монжу де Брине разыскать Клеманс. Но все было тщетно, а обманутые надежды лишь усилили душевную боль Аньес.
Аньес одернула себя. Хватит. Надо забыть об этом ребячестве, об этом отчаянии, которое не отнимет у нее мужества. С Божьей помощью и при спокойной, но могущественной поддержке Артюса она разыщет свою младшую дочь. И никто не посмеет встать у нее на пути.
Аньес медленно поднялась по каменной лестнице, ведущей в ее прихожую. Она удивлялась, что силы почти оставили ее. Грустная улыбка озарила ее лицо, когда она вошла в смежную комнату, обставленную лишь круглым столиком и двумя креслами с потертой обивкой. Боже, до чего же они были бедными! Аньес казалось, что она никогда не привыкнет к роскоши, окружавшей графиню д’Отон, к садам замка, полыхающим всеми цветами радуги, к тропинкам, по которым она так любила прогуливаться, чувствуя себя гостьей, к огромной библиотеке графа. В библиотеке она обнаружила потрясающие поэмы, которые с восторгом вполголоса читала вслух, и откровенно непристойные тексты, такие как «Лэ об Аристотеле», написанное Анри д’Андели.[41] Аристотель, наставник юного Александра Македонского, вернувшегося из Индии с очаровательной красавицей, волнуется, как бы царь не забросил государственные дела в угоду сердечным и плотским делам. Хитрая индианка, которую раздражают советы старого наставника, соблазняет его. Более того, она залезает ему на спину, а он ползает на четвереньках, как большая собака. Александр застает их и заливается веселым смехом. Но мудрый человек не теряется, наоборот, он говорит своему ученику: «Сир, разве я был неправ, когда боялся вашей любви, ибо все в вас дышит молодостью? Посмотрите, что любовь смогла сделать со мной, несмотря на мою старость!»
Когда Аньес вошла в свою спальню, унылая печаль, поселившаяся в этой комнате после ее отъезда из Суарси, яростно набросилась на молодую женщину. Обескураживающая мысль попыталась затмить ее разум: неужели она везде стала чужой? Здесь и там? Вывод напрашивался сам собой: по сути, Аньес, будь она дама де Суарси или графиня д’Отон, нигде не чувствовала себя как дома. Она изо всех сил цеплялась за любимых существ, а не за стены или башни. За мадам Клеманс де Ларне, воспитавшую ее, своего нежного ангела, за своих дочерей, за Артюса. Она существовала, держалась на ногах только благодаря им. Впрочем, подобный вывод нисколько не огорчил Аньес.
Цитадель Лимассол, август 1306 года
Рассвет, просачивавшийся сквозь узкую бойницу в келью, вырвал Франческо де Леоне, рыцаря по справедливости и по заслугам, из лихорадочного сна, навеянного не только душной ночью.
Он вышел из крыла, где находились кельи и дортуар, и пересек просторный мощеный двор, направляясь к стоящему в центре приземистому зданию. Здесь принимали всех больных без исключения, будь они нищие, дворяне, слуги, торговцы или солдаты. По мере того как рыцарь приближался к госпиталю, он все сильнее чувствовал запах человеческой немощи, сукровицы, гноя и экскрементов. Но Леоне не обращал на него внимания. Он уже целую вечность сталкивался со страданиями и смертью. Жара разбередила раны больных, моливших о помощи. Госпитальерам с трудом удавалось обрабатывать измученные тела, в надежде, что в ранах не заведутся паразиты. Из-за нехватки места, средств, рыцарей-врачевателей было уже невозможно сдерживать распространение инфекции, разместив отдельно легочных, золотушных[42] больных или страдавших кровавым поносом. Происходил своего рода естественный отбор, который никому не хотелось открыто признавать. На втором этаже размещали тех, у кого был шанс выжить. На первом этаже лежали обреченные на смерть, которым вскоре суждено будет оказаться в небольшом подвале, расположенном под госпиталем. Он служил мертвецкой, поскольку царивший в нем холод не позволял телам, ожидающим погребения, слишком быстро разлагаться.
Рыцарь де Леоне вдруг почувствовал горечь, от которой нелегко было избавиться. Генрих II де Лузиньян, король Кипрский, скрепя сердце разрешил госпитальерам обосноваться на южном побережье, но на очень жестких условиях. Численность госпитальеров, с присутствием которых неохотно смирился король, никогда не должна была превышать семидесяти рыцарей вместе с сопровождавшими их служителями-мирянами. Рыцарям Христа пришлось покориться, хотя поток больных, которых вскоре стало в пять раз больше, чем самих госпитальеров, никак не иссякал. Разумеется, Леоне знал: Кипр был всего лишь этапом большого пути. Гийом де Вилларе, сменивший[43] своего брата на посту великого магистра ордена, уже обратил свой взор на Родос, в будущее. И все же Франческо с грустью думал обо всех этих детях, стариках, о других, которым суждено будет умереть только потому, что Лузиньян боялся экспансии и, главное, власти военного ордена.
