– Царицу везут!
– Как есть – везут!
«На плаху, паразита!» – мстительно решила Анна Ивановна. Представив, как отлетает башка Василия Лукича в дорогом парижском парике (она бы еще и сапожком поддала!), решила: «А остальных – в монастырь, в келии каменные!»
Успокоилась, приняв-таки решение касательно Долгоруковых. Ну а как уж ей это удастся, с такими-то ограничениями власти, она пока не знала. Ну да, Бог даст, получится.
Из Митавы до Москвы ехали пять дней. Ни поесть толком, ни в баньке попариться. Даже спать приходилось урывками. А дай Долгорукову волю – ехали бы ночами. Спешил Василий Лукич, очень спешил. Верно, хотелось, чтобы на коронации были оглашены Кондиции. Если случится оное, деваться государыне будет некуда. Назад уже не возвернуть.
И какая сволочь придумала кормить ее всю дорогу балтийскими сардинами? На каждом постоялом дворе – жареные, вареные, тушеные… Сардины, сардины, сардины! Не иначе, решили расстараться для государыни, привыкшей в немецких землях к сардине?! Будто бы на Руси уже ни грибов соленых, ни огурцов со хрустом уже и нет? Верно, все Долгоруков, Василь Лукич, спроворил… Нарочно, чтобы государыню свою помучить… Ну, отольются кошке мышкины слезки…
Когда до Москвы оставалось рукой подать – вон, Красное село виднеется, Анна Ивановна возмутилась – потребовала сделать большую стоянку. Нужно было привести себя в порядок – в бане помыться, волосья причесать. Да и в церковь сходить, свечки поставить, помолиться.
Василий Лукич, помявшись, согласился. А как не согласиться? Простая баба, коли в Москву идет, и та в праздничную одежду наряжается, а как же будущей царице? Нельзя таким полохолом въезжать. Правда, потребовал, чтобы царица уложилась в сутки. В крайнем случае в два дня.
Как же, уложишься тут в два дня. Два дня Анна Ивановна только отпаривалась да отмывалась, а потом потребовала куафера, чтобы прическу сделал. Куафера, понятное дело, пришлось везти из Москвы. А приехал тот не один, а вместе с родными сестрицами будущей императрицы, да еще и двоюродная пожаловала – Лизка-цесаревна. Морщился Василий Лукич, зубами лязгал, а как запретить будущей царице с родимыми кровиночками поговорить? Но во время всех встреч царицы с родней стоял неподалеку, словно истукан, и на все просьбы оставить наедине – надо же сестрам о своем, о бабском, посудачить – только мотал башкой…
Ивановны – Екатерина и Прасковья – за сестру были рады. Целовали в щечки да в губки, кланялись. А вот Елизавета Петровна, змея такая, хоть и расцеловала двоюродницу в обе щеки, но кланяться не стала. Кивнула лишь, будто ровне. Зато напомнила, что все они к романовскому дому принадлежат и нужно друг за друга держаться! Анна Ивановна покивала и посетовала, что мало их осталось, Романовых-то…
Когда Елизавета Петровна удалилась, ее двоюродная сестра завистливо вздохнула – да, хороша, чертовка. Понятное дело, что у Лизки от мужиков отбоя нет. Перекрестилась, наложив за правило в ближайшее же время на исповеди покаяться, что помянула нечисть. Задумалась – а что теперь с Лизкой-то делать? Романова она, видите ли! Да и у дядюшки-государя таких Романовых по всей земле столько наделано, что плюнь – в Романова попадешь. А еще, говорят, в голландских и в немецких землях у Петра Алексеевича детки остались. Эка, Романова худородная. Может, замуж ее отдать куда подальше? Куда-нибудь во Францию или Германию? Не за короля, понятное дело, а за какого-нибудь герцога али барона. За простого дворянина не отдашь. Хоть и незаконная, а родная дочка властителей всея Руси. Будет Лизка вместе с муженьком на охоту ездить, танцы-жманцы на балах крутить, чужих мужиков охмурять. Чем не жизнь? Ан нет… Шиш ей, а не танцы-жманцы. Тогда тут, за кого-нибудь из своих? Посмотреть да подыскать вдовца ей какого-нить, построже. Ан нет. Не найдется такого для Лизки мужа, чтобы ее в кулаке держал. Будет царевна во дворец приезжать, по охотам рыскать, а не запретишь! А коли глаз положит на мил-друга Эрнестушку? Не устоит ведь перед Лизкой-то. Перед ней, чертовкой этакой, ни один кобель не устоит. А Эрнестушка даром что мил-друг, но тоже кобель. В позапрошлом годе, когда она вместе с Эрнестушкой была на царской охоте, фон Бюрен на царевну Лизку во-от такущими глазами глядел! А что делать? Мужеску натуру не переделать – будь он хоть русский боярин, хоть прусский барон. Верно, лучше всего царевну Елизавету Петровну в монастырь отправить, от греха подальше. Не в столичный, Новодевичий, а за Волгу, к Белому озеру. Пусть себе в Горицах кружева плетет али на Выксе мыло варит – все польза от девки. Да и милого друга Эрнестушку не будет видеть.
Москва встречала государыню малиновым звоном. Первыми вдарили звонари на Иване Великом, потом – колокольни Новодевичьего и Андроникова монастырей, а там уж звон пошел по всей столице. Потом начали палить пушки. Анна, на сей раз пересаженная в открытые сани, чинно улыбалась радующимся москвичам и помахивала ручкой. Пока проехали по Тверской, сворачивая к Успенскому собору, еще некоронованная царица успела простить Василию Лукичу часть вины (голову можно не рубить, но в ссылку поедет!).
Уже через день Анна Ивановна опять стала подумывать о плахе для Долгорукова. А может, на кол его, как дядюшка делал? Привезя будущую царицу в Кремль, он проводил ее с горничными и младенцем в покои и выставил караулы. А потом Долгоруковы, меняя друг друга, ходили по коридорам и смотрели, чтобы никто из посторонних не проник в помещение. Преображенцы, подчинявшиеся только фельдмаршалу Долгорукову, Василию Владимировичу, не пропустили в покои даже владыку Феофана, духовного отца трех предыдущих государей.
Анну Ивановну, вместе с прислугой, поместили в старинном тереме внутри каменной стены. Кто здесь обитал раньше, она не спрашивала. Может, Марфа Апраксина[16], а может, и Наталья Кирилловна Нарышкина. Сам терем был и того старше. Верно, пережил все пожары Смуты. Кто знает, не тут ли убили вдову Бориса Годунова и его сына Федора, так и не успевшего стать государем? Начнешь узнавать, узнаешь правду, будет еще страшнее…
К приезду новой царицы терем кое-как отмыли, почистили, побелили и несколько дней подряд протапливали печи, изгоняя из углов сырость. В терем были свезены перины и подушки, стопы белья и кухонной посуды. В поварне суетились аж две кухарки, в кладовых и ледниках не иссякали ни мясо, ни рыба.
В отличие от Митавы, экономить гроши иль полушки на дровах или на воде никому не пришло бы и в голову. Дров было столько, что хватило бы протопить все замки Курляндии, вместе с Семигалией и Лифляндией. Воду же можно черпать из колодца.
