— Ай да Витя! Ну и молодец! — восхищался Янкель, чувствуя, что пост кухонного старосты принесет ему немало приятного.
— Да-с, здорово.
— Теперь мы равноправные граждане.
— Эй, посторонитесь, гражданин Викниксор!.. Гррражданин шкидец идет, — не унимался Японец.
Новый закон Викниксора обсуждали везде.
В спальне, в уборной, в классах.
Бедный дядя Сережа безуспешно пытался угомонить и загнать в спальню своих возбужденных питомцев.
Шкидцы радовались.
Только один Еонин с видом глубоко обиженного, непризнанного пророка презрительно выкрикивал фразы, полные желчи и досады:
— Эх вы! Дураки! Растаяли! Вам дали парламент, но вы получили и каторгу.
Он намекал на старост и изолятор.
— Чего ты ноешь? — возмущались товарищи, однако Японец не переставал. Он закидывал руки вверх и трагически восклицал:
— Народ! О великий шкидский народ! Ты ослеп. Тебя околдовали. Заклинаю тебя, Шкида, не верь словам Викниксора, ибо кто-кто, а он всегда надуть может.
Не было случая, чтобы Еонин поддержал новую идею Викниксора, и всегда в его лице педагоги встречали ярого противника. Но если прежде за ним шло большинство, то теперь его мало кто слушал. Получившие конституцию шкидцы чувствовали себя именинниками.
Паучок. — Клуб со стульчаком. — Четыре сбоку, ваших ист. — Шкида в рабстве. — Оппозиция. — Птички. — Савушкин дебош. — Смерть хлебному королю!
Слаенов был маленький, кругленький шкет. Весь какой-то сдобный, лоснящийся. Даже улыбался он как-то сладко, аппетитно. Больше всего он был похож на сытого, довольного паучка.
Откуда пришел Слаенов в Шкиду, никто даже не полюбопытствовал узнать, да и пришел-то он как-то по-паучьи. Вполз тихонько, осторожненько, и никто его не заметил.
Пришел Слаенов во время обеда, сел на скамейку за стол и стал обнюхиваться. Оглядел соседей и вступил в разговор.
— А что? У вас плохо кормят?
— Плохо. Одной картошкой живем.
— Здорово! И больше ничего?
— А тебе чего же еще надо? Котлеток? Хорошо, что картошка есть. Это, брат, случайно запаслись. В других школах и того хуже.
Слаенов подумал и притих.
Дежурный с важностью внес на деревянном щите хлеб. За ним вошел, солидно помахивая ключом, староста Янкель. Он уже две недели исправно работал на новом посту и вполне освоился со своими обязанностями.
— Опять по осьмухе дают! — тоскливо процедил Савушка, вечно голодный, озлобленный новичок из второго отделения, но осекся под укоризненным взглядом халдея Сашкеца.
Однако настроение подавленности передалось и двум соседям Савушки, таким же нытикам, как и он сам. Кузя и Коренев вечно ходили озабоченные приисканием пищи, и это сблизило их. Они стали сламщиками. Слаенов приглядывался к тройке скулящих, но сам деликатно молчал. Новичку еще не подобало вмешиваться в семейные разговоры шкидцев.
Янкель обошел два стола, презрительно швыряя «пайки» шкидцам и удивляясь в душе, как это можно так жадно смотреть на хлеб. Сам Янкель чувствовал полное равнодушие к черствому ломтю, возможно потому, что у него на кухне, в столе, лежала солидная краюха в два фунта, оставшаяся от развешивания.
— Янкель, дай горбушку, — жалобно заскулил Кузя.
— Поди к черту, — обрезал его Черных.
Горбушки лежали отдельно, для старшего класса. Розданные пайки исчезали моментально. Только Слаенов не ел своего хлеба. Он равнодушно отложил его в сторону и лениво похлебывал суп.
— Ты что же хлеб-то не ешь? — спросил его Кузя, с жадностью поглядывая на соблазнительную осьмушку.
— Неохота, — так же равнодушно ответил Слаенов.
— Дай мне. Я съем, — оживился Кузя.
Но Слаенов уже прятал хлеб в карман.
— Я его сам на уроке заверну.
Кузя надулся и замолчал.
Когда все именуемое супом было съедено, принесли второе.
Это была жареная картошка.
Липкий, слащавый запах разнесся по столовой. Шкидцы понюхали воздух и приуныли.
— Опять с тюленьим жиром!
— Да скоро ли он кончится? В глотку уже не лезет!
Однако трудно проглотить только первую картофелину. Потом вкус «тюленя» притупляется и едят картошку уже без отвращения, стараясь как можно плотное набить животы.
Этот тюлений жир был гордостью Викниксора, и, когда ребята возмущались, он начинал поучать:
— Зря, ребята, бузите. Это еще хорошо, что у нас есть хоть тюлений жир, — в других домах и этого нет. А совершенно без жиру жить нельзя.
— Истинно с жиру бесятся! — острил Японец, с печальной гримасой поглядывая на миску с картошкой.
Он не мог выносить даже запаха «тюленя».
Вид картошки был соблазнителен, но приторный привкус отбивал всякий аппетит. Еошка минуту боролся, наконец отвращение осилило голод, и, подцепив картошку на вилку, он с озлоблением запустил ею по столу.
Желтенький шарик прокатился по клеенке, оставляя на ней жирный след, и влип в лоб Горбушке, увлекшемуся обедом.
Громкий хохот заставил встрепенуться Сашкеца.
Он обернулся, минуту искал глазами виновника, увидел утирающегося Горбушку, перевел взгляд на Японца и коротко приказал:
— За дверь!
— Да за что же, дядя Саша? — пробовал протестовать Японец, но дядя Саша уже вынимал карандаш и записную книжку, куда записывал замечания.
— Ну и вали, записывай. Халдей!
Еошка вышел из столовой.
Кончился обед, а Кузя все никак не мог забыть осьмушку хлеба в кармане Слаенова.
Он не отходил от него ни на шаг.
Когда стали подниматься по лестнице наверх в классы, Слаенов вдруг остановил Кузю.
— Знаешь что?
— Что? — насторожился Кузя.
— Я тебе дам свою пайку хлеба сейчас. А за вечерним чаем ты мне отдашь свою.
Кузя поморщился.
— Ишь ты, гулевой. За вечерним чаем хлеба по четвертке дают, а ты мне сейчас осьмушку всучиваешь.
Слаенов сразу переменил тон.
— Ну, как хочешь. Я ведь не заставляю.
Он опять засунул в карман вынутый было кусок хлеба.
Кузя минуту стоял в нерешительности. Благоразумие подсказывало ему: не бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил.
— Давай. Черт с тобой! — закричал Кузя, видя, как Слаенов сворачивает в зал.
Тот сразу вернулся и, сунув осьмушку в протянутую руку, уже независимо проговорил:
— Значит, ты мне должен четвертку за чаем.
Кузя хотел вернуть злосчастный хлеб, но зубы уже впились в мякиш.
* * *Вечером Кузя «сидел на топоре» и играл на зубариках. Хлеб, выданный ему к чаю, переплыл в карман Слаенова. Есть Кузе хотелось невероятно, но достать было негде. Кузя был самый робкий и забитый из всего второго отделения, поэтому так трудно ему было достать себе пропитание.
