— Реи, — произнес Скиталец, — одно я поручаю тебе! Ты знаешь, что я иду на смерть! Прошу тебя, повидай ту, которую ты зовешь Хатхор, и расскажи, как я был обманут и как я несчастлив; если она будет знать об этом, я умру спокойно. Скажи ей также, что я молю ее о прощении и люблю только ее одну!
— Это я обещаю тебе! — отвечал Реи. — Но смотри, всадники ропщут: нам пора расстаться. Знай, однако, что войско неприятельское надвигается по восточному рукаву Сихора. На расстоянии одного дня пути от Опа горы спускаются к самому краю реки; в этих горах есть скалистое ущелье, через которое должен пройти неприятель. Там ты устрой засаду и там, у Просониса, разобьешь врагов. Прощай! Я разыщу Хатхор и скажу ей все, о чем ты просил меня, но предупреждаю тебя, что руки судеб тяготеют над этой страной. Странные видения роятся в моем мозгу, предвещая недоброе. Прощай.
С этими словами старец вернулся к своему верблюду и, объехав войско, быстро скрылся в облаке пыли.
Скиталец и конвой продолжали свой путь. Первый никому ничего не сказал о том, что ему сообщил старик, заметив только, что, по всей видимости, это был посланник богов, преподавший ему наставление, как вести войну.
Вскоре они прибыли в Оп, где уже собрались войска фараона на огромном, обведенном высокой стеной пространстве перед храмом Ра. Здесь они раскинули свой лагерь у подножия обелиска, стоявшего у ворот внутренней решетки храма, воздвигнутой строителем Реи по образцу обелиска Фив, поставленного божественным Рамсесом Мериамоном во славу Ра на все века.
Когда колесница, на которой уезжал Скиталец, скрылась в облаке пыли в необъятной пустыне с глаз следившей за нею царицы Мериамон, она сошла со стены и спустилась с кровли дворца в свои покои, где оставалась одна, пока не настала ночь. В окружавшем ее мраке преступные мысли одна за другой роились в ее душе. Не клялся ли Скиталец, что когда умрет фараон, а Елена-аргивянка переселится вслед за ним в царство теней, он возьмет ее себе в жены? Все равно не впервые она решается на кровавое дело! Ей суждено путем преступления достигать того, чего она желает, она пойдет и теперь этим путем.
Приложив руки к двуглавой змее, опоясывавшей ее стан, царица произнесла таинственным шепотом:
— Осирис призывает тебя, Менепта! Осирис призывает тебя! Тени тех, что погибли из любви к тебе, Елена-аргивянка, собрались у ворот. Фараон, ты умрешь в эту ночь! Завтра в ночь ты, богиня красоты, перестанешь быть тем, что есть. Мужчины не могут причинить тебе вреда, но огонь не откажется отомстить за всех… А в женских руках, готовых разжечь твой похоронный костер, недостатка не будет!
Просидев еще некоторое время в глубоком раздумье, Мериамон вдруг поднялась и ударила в ладоши. Когда явились слуги, она приказала нарядить себя в лучшие царские одежды и убрала голову свою уреем, этим кольцом двуглавой змеи, знаком могущества, затем опоясала себя змеей, знаком мудрости. Потом, достав что-то из потайной шкатулки, она скрыла это у себя на груди и, блистая красотой и царственным величием, прошла в длинную залу, служившую преддверием залы пиршеств. Здесь собрались все принцы царской крови и царедворцы. Когда фараон взглянул на нее, то поразился ее красоте, и уязвленное, скорбное сердце его позабыло на мгновение все печали; он снова полюбил ее, как много лет тому назад, когда она овладела им во время игры в фигуры. Мериамон же уловила в его глазах взгляд любви, и вся накипевшая у нее на сердце ненависть всплыла со дна души, но уста ее ласково и приветливо улыбались фараону и шептали ему добрые слова. Царица сама подливала фараону вино, глаза ее сверкали все ярче и ярче, она улыбалась все приветливее и заманчивее, пока наконец фараон ничего так не желал, как только вновь насладиться ее красотой.
Когда кончился пир и все разошлись из длинной залы, служившей преддверием зала пиршеств, в покоях фараона остались только Менепта и царица Мериамон. Он приблизился к ней и робко взял за руку, заглядывая ей в глаза. Мериамон не отдернула своей руки и не сказала ему никакого гневного слова.
Тут же на краю золотого стола лежала лютня, а также доска для фигурной игры и сами фигуры из чистого золота художественной работы, а также и кости для игры.
— Мериамон, — сказал фараон, — за эти последние пять лет мы с тобой не знали друг друга. Я потерял твою любовь одним неудачным ходом, как при игре в фигуры, дитя наше умерло, войска погибли и рассеяны; враги обступают нас со всех сторон. Теперь одна любовь осталась нам, Мериамон.
Она взглянула на него ласково, как будто скорбь и печаль смягчили ее жестокое сердце, но не сказала ни слова, и фараон продолжал:
— Может ли умершая любовь вновь ожить и воскреснуть, может ли заснувшее чувство вновь пробудиться, а разгневанная любовь — простить?
Мериамон взяла со стола лютню, и пальцы ее стали беззвучно перебирать струны.
— Я не знаю, — отвечала она, — да и кто может знать?
— Ну так вот что! Послушай! Когда-то ты выиграла у меня в фигуры корону. Не дашь ли ты мне сегодня выиграть твою любовь?
Она призадумалась на минуту, затем отвечала:
— Хорошо! Постарайся выиграть, господин: весьма возможно, что на этот раз я проиграю. Позволь мне, государь, расставить фигуры и принести тебе чашу вина.
Расставив фигуры, она перешла в другой конец залы и, взяв там с поставца большую золотую чашу, поставила ее под руку фараона. Последний был так увлечен и так озабочен ходом игры, что ни разу не притронулся к чаше. Глаза царицы горели, щеки пылали в полумраке длинной залы, освещенной только несколькими светильниками. Кругом было тихо, во дворце все спали. Счастье попеременно склонялось то на ту, то на другую сторону, наконец Мериамон проиграла, и фараон с торжеством снял фигуры с доски и, высоко подняв чашу, залпом осушил ее. «Фараон» умер!» — воскликнул он, едва поставив чашу на место.
— Фараон умер! — повторила Мериамон, глядя ему прямо в глаза. Менепта побледнел, как мертвец: он знал уже этот взгляд, с которым она убила Натаску.
— Фараон умер! Великий фараон умер! — крикнула она пронзительным, шипящим голосом. — Не успеешь ты сосчитать до ста, как истечет твой срок. Завтра ты, Менепта, будешь восседать в объятиях смерти на коленях Осириса! Умирай, фараон, умирай! Но прежде знай, что я никогда никого не любила, кроме Скитальца! Его одного я только люблю, и любовь его я украла у него своими чарами и колдовством. Я ложно обвинила его, опозорив в глазах всех. Но он вернется победителем! Это так же верно, как то, что ты завтра будешь сидеть на коленях Осириса, а он — Скиталец — будет сидеть на твоем престоле!