— Это нелепые предположения! — отрезал Элленборо, когда я той же ночью рассказал ему о своих опасениях. — Игнатьев не мог об этом узнать. Как! Ведь решение Совета строго засекречено и известно только узкому кругу доверенных лиц премьер-министра. Нет, это просто очередной пример явной дикости русского медведя! — Он опять накачался портвейном и язык у него заплетался. — К тому же… условно говоря, в присутствии Ее Величества! Проклятье! Но, конечно же, Флэшмен, мы ничего не должны об этом говорить. Вам остается только, — пыхтел он, тяжело дыша, — хорошенько рассчитаться с этим негодяем, если вы вдруг встретите его где-нибудь в Индии. Между тем уж я постараюсь, чтобы лорд-камергер исключил его из всех приглашений, которые в будущем могут быть высланы в Санкт-Петербург. Видит Бог, уж я постараюсь!
Я высказал робкое предположение, что после всего случившегося лучше, наверное, было бы послать в Джханси кого-нибудь другого — раз уж граф Игнатьев так прилип ко мне — но Элленборо не стал меня и слушать. Он был в полном негодовании от дерзости русского — заметьте, не из-за меня — а из-за того, что из этого мог разгореться скандал, задевающий королеву. (Конечно, было невозможно сообщить ей, что ее гости мечтают поубивать друг друга — бедная женщина и без того имела достаточно хлопот заманить к себе на чай кого-нибудь, когда Альберт пребывал рядом.)
Поэтому, конечно же, мы хранили молчание, и, как предвидел Хаттон, скоро распространилась (и была принята) версия, в соответствии с которой егерь Игнатьева прострелил себе руку из-за собственной неосторожности, так что все сочувственно качали головами, а королева послала несчастному несколько хлебцев и бутылку виски. Игнатьев вынужден был даже поблагодарить ее за это после обеда и я чувствовал, как Элленборо, стоящий рядом со мной, буквально трясется от едва сдерживаемой ярости. В довершение всего этот русский негодяй пригласил меня на партию в бильярд — и разгромил наголову в присутствии Альберта и полудюжины других зрителей: я вынужден был собрать вокруг нас целую толпу, ибо бог знает на что он мог решиться, если бы я остался с ним в бильярдной один на один. Что можно сказать — у этого Николая Игнатьева были железные нервы. Граф был готов выпустить мне кишки и после этого объяснить, что это был несчастный случай.
Теперь-то, выслушав прелюдию к моим приключениям во время индийского мятежа, вы уже понимаете, почему я не слишком люблю Балморал. А ведь все, что случилось в этом замке тогда, в сентябре, было еще только цветочками по сравнению с дальнейшими событиями — ну что ж, этого я предвидеть не мог. И верно — когда следующей ночью я пытался подзакрепить свои истрепанные нервишки при помощи бренди, то вдруг вспомнил, что на свете есть места и похуже Индии: например Абердиншир, с Игнатьевым, затаившимся в зарослях папоротника, в надежде поймать мою голову на мушку. Тут уж я, конечно, не смог избежать встречи с ним, но не моя будет вина, если мы вдруг опять столкнемся с ним — например, где-нибудь на коралловом берегу.
Кстати, с того самого дня и до сих пор я так и не охотился на оленей. Элленборо прав — в тех местах собираются слишком уж разношерстные компании.
Помню, молодой Фредди Робертс (теперь он фельдмаршал) говаривал, что любой возненавидит Индию через месяц, а потом полюбит навсегда. Я не совсем с ним согласен, но допускаю, что в добрые старые времена этот край был весьма привлекателен: можно было жить как лорд, не ударяя пальцем о палец, делать деньги (если вам этого хотелось) и не заниматься ничем, кроме как охотиться на диких зверей, сечь мужчин и охмурять женщин. Правда, надо было быстро соображать, чтобы не попасть в какую-нибудь переделку, которых тоже хватало — с чем, признаться, мне не слишком везло. Но даже так — Индия была совсем неплохим местечком.
Особенно хотел бы обратить внимание на тот факт, что во времена моей молодости в Индии было весьма уютно британцам даже среднего класса, а люди из высшего общества вообще предпочитали там не служить, если могли этого избежать. (Например, Кардиган пробыл там весьма недолго и смылся.) Сейчас, конечно же, все иначе — с тех пор как эта страна превратилась в абсолютно безопасное место, многие наши лучшие люди, особенно обладающие выгодными связями, предпочитают сиять на индийском небосклоне, со вполне ожидаемым результатом: цены повышаются, качество обслуживания падает, а женщины набивают себе цену. По крайней мере, мне так говорили.
Учтите, я видел, как обстановка менялась уже в 1856-м, когда сошел на берег в Бомбее. Мой первый вояж в Индию, шестнадцать лет назад, длился четыре месяца на скрипучем судне Ост-Индской компании; теперь же, на аккуратном маленьком правительственном паровом шлюпе, путешествие заняло лишь около половины этого срока, даже с учетом этого мерзкого переезда на верблюдах по Суэцкому перешейку. И уже тогда в Бомбее ощущался аромат цивилизации; тут появился телеграф, были проложены первые рельсы, стало больше белых лиц и расцвел бизнес. Люди уже не говорили об Индии как о дикой, покрытой джунглями стране, в которой то тут, то там торчали форпосты. На заре моих дней поездка из Калькутты в Пешавар представлялась почти кругосветным путешествием. Вслед за Компанией все считали Индию одной обширной страной и полагали, что войны с сикхами, маратхи и афганцами остались в прошлом. Это была настоящая империя, которой надо было управлять и которую надо было благоустраивать, лежащая далеко от возни и борьбы за прибыль на Лиденхолл-стрит.[37]
Народу вокруг прибавилось, причем штатские теперь бросались в глаза чаще военных. Раньше разговоры на верандах вертелись вокруг войны на севере, или о тугах, или люди судачили о вожаках горных бандитов, которых можно было легко повстречать. Сейчас же все больше рассуждали о новых мельницах, фабриках и даже школах, а еще — про то, как за пять лет проложат железную дорогу на Мадрас и можно будет совершить путешествие из заведения миссис Блэкуэлл в Бомбее до «Окленда» в Калькутте, даже не надевая сапог.
— Все это звучит вполне мирно и обнадеживающе, — помнится, говорил я, направляя свои стопы в веселый дом матушки Соузы.
Видите ли, в качестве опытного агента я решил начать свои исследования в самом лучшем гнезде сплетен, какое только мог найти (отличные разноцветные девчушки матушки Саузы — и ни в одной из них не было более четверти индийской крови, а еще зажигательные представления, которые смутили бы даже парижских жандармов — если все эти лакомые кусочки вертятся у вас перед носом, вы ведь не пойдете молиться в собор, не так ли?).
