У артели каменотесов Иевлев задержался, поглядел, как идут работы, как складывается на подводы готовый камень, поддержал мастеровых:
– Бог в помощь, ребята! Взопрели? Вижу... Эх, сердяги, зело страданьев принимаете. Но сие зачтется! Не для меня, для себя стараетесь... Во благо города нашего, земли Русской! Отечества! Ну, ну... Духом не падайте, придет и наше время, легче бытовать будет! Светлее! Завтре дойди до моего командирского дому, Никита Семенович. – Капитан пожал заскорузлую и твердую от трудов руку подошедшего мастера. На плечах Никиты был наброшен «внапашку» старый зипун, пропахший конским потом.
– А шой-т зайтить-то? – усмехнулся каменотес. – Никак на распыл вызываешь, Сильвестр Петрович?
– Супонь! – Командор хлопнул Никиту по плечу. – Скажешь тоже – конь со смеху помрет. Муки ржаной пару мешков возьмешь для своих молодцов, столько же сухарей овсяных, да солонины бочку. Ты у меня мужик не перечливый... Телегу да двух оковалков[49] покрепче не забудь... Бочка тяжела дюже.
Никита выпустил сквозь прокуренную ржавь зубов сизую мохнатую струю табачного дыма; обветренные губы ежились, и он не без благодарности склонил голову.
– От всей души, Сильвестр Петрович. Благо, в заботах своих государственных... не забываешь нас, смердов... своёной милостью.
– Ты главное дело разумей, Никита Семеныч. Усиль рвение, выручай брат.
– Накажи Господь – да рази мы-т без понятия?! И так до потемок, глаз выколи, спины ломаем. Бабы по мужьям белугой ревуть!..
– Ладно, за дело, Семеныч! Бабы подождут – доля у них такая... Время! Вечером свидимся. Гляди, без перекосу!
Каменотесы поклонились начальству и вновь взялись за дело.
...Иевлев прошел мимо солдатских котлов; у костров слышались служивые шутки, кашевары смеялись:
– Ну, хозяйка, твой хлеб, наш ужин. Снимай пробу!
– Кулеш на славу удался!
– Топор, видать, нонче страсть жирный попался! Аха-ха-а!
– Служи не тужи, Голован. Давай езжай за дровами! Да гляди, шоб колесо дорогой не соскочило – удачи не будет.
– Тьфу, дурень. Без соплей склизко! Н-но-о, милыя-а! Гыть! Залетные!
...У причала хруст песка, звяк сабель, сухой горох барабанной дроби... Иевлеву отдали честь – мимо прошла рота солдат. «Левую вздень! Шаго-ом! Левой – ать! Ать!» Сквозь сизую щетку штыков над Двиной поднималось солнце.
* * *
По громкому счету Никодима Белого его подручные, растянувшись в цепи, принимали с двух карбасов[50] ядра, которые доставлялись по назначению: в крепостной арсенал и на бастионы к орудиям; одни для мортир[51], другие для гаубиц[52].
...Иевлев Сильвестр Петрович, продув трубку, бросил любезную в глубокий, как степной колодец, карман кафтана; направился к Никодиму, да вот незадача! Путь преградила телега-двойчатка с запряжкой аж в восемь коней-битюгов[53]. На подводах везли крепостные ворота, скроенные из толстых железных листов, с «репьями» и «жалами», с шипами и крутыми занозами. Следом за воротами грудастые битюги волокли кованые подборы, все вокруг лязгало, грохотало, гремело – не приведи Господь!
– Мать-то вашу!.. Принесло вас, чертей, ни раньше, ни позже!.. – Иевлев, нетерпеливо дернув коленом, пошел в обход конного поезда, когда зычный голос таможенника Крыкова заставил его обернуться.
– Капитан-командор! – Афанасий, чавкая сапогами по краю жирнючей зеленой лужи, не мог скрыть радости: – Милостью Божьей прибыл ваш капитан! Верно бают: «Обещанного три года ждут!»
– ?но! Когда? – Иевлев светился лицом.
– Да вот... совсем ничего, из Архангельска... От воеводы князя Прозоровского... прямой наводкой сюды, на рыбальском карбасе. Так шо ж прикажешь, Сильвестр Петрович?
– Ох, Крыков, Крыков!.. Лиходей ты! Некому тебя анафеме предать, таможня! Еще ёрничать будет! – усмехнулся в серые волчьи усы Иевлев; голос его звенел радостью. – Давай, Афанасий, его сюда! Немедля!
– Эгэ-гэ-эй! Господин капитан! – Крыков сорвал с головы красную, обшитую черным соболем стрелецкую шапку, призывно махнул. – Сюда-а! Сюда-а!
...Встреча двух капитанов произошла под грохот свозимых камней и ядер, под звонкий стук топоров, ржание тягловых лошадей и крики работников.
– Здравия желаю! – Морской офицер остановился перед командиром Новодвинской цитадели, отдал честь, доложил: – Капитан Лунев Григорий Алексеевич. По решению Адмиралтейской коллегии и графа Ягужинского лично предписан на воинскую службу под начало капитан-командора господина Иевлева. Честь имею.
– Добре, капитан Лунев! – Иевлев по-хозяйски кивнул прибывшему и протянул руку. – Рад прибытию, капитан. Врать не буду – заждались. Будем знакомы.
Лунев встретил доброжелательный, цепкий взгляд старшего офицера в преображенском кафтане, в треуголке, при шпаге и в забрызганных грязью ботфортах.
Он был немногим старше Лунева, лет не более двадцати восьми – по виду молод и по-молодому суров, открыт и резок; с нарочитой, подчеркнутой твердостью были сжаты его губы, схваченные по-волчьи серыми красивыми усами.
– Однако что ж тут в грязи стоять на семи ветрах, капитан?.. Успеется. – Иевлев обратился к Григорию, чуть приметно улыбаясь. – Бриг шведский успел разглядеть? Вот и славно. Завтре же принимать его станешь. Время не ждет. Афанасий! – Сильвестр Петрович вскользь, чтоб не обидеть вновь прибывшего, что-то шепнул на ухо Крыкову. – Так мы ждем, Афанасий.
– Одна нога тут, другая здеся!
– Идемте, Григорий Лексеич, до командирского дому. Доложишь не спеша нам, здешним моржам да медведям, – где бывал, чего видал... Как там наш отец бомбардир[54] Петр Алексеевич? Да и так, за мир, за войну покалякаем. Швед, брат, не родная тетка, верно? Идемте, капитан Лунев.
* * *
– Черта с два! Завтра же бриг примешь! Швед ждать не будет... И так уж, сволочь, припер штыком – не вздохнуть.
– Я не барышня, чтоб меня упрашивать. – Приблизив лицо к пылавшим свечам и осветив высокий лоб, строгий абрис прямого носа, Григорий раскурил трубку. – Завтра так завтра. За тем и прибыл сюда, капитан-командор.
– Однако каков наш новый капитан «Тритона», а, Крыков?
– Поживем – увидим, – откашлялся в вечерней полутьме горницы начальник таможни.
– Поглядим, – трезво согласился Лунев, но тут же пыхнул порохом. – Только вот отчего «Тритон»? Ужли мы, православные, своего славного имени кораблю не сыщем?
– Молодец! В само сердце! – Крыков на радостях забыл про рыбный пирог; в хмельных глазах его сверкнули огоньки, вздернутая кверху бровь задрожала.
– А что, ежли наречь «Виват» иль «Виктория»?.. «Победа» по-нашему?
