— Нет, сперва были звезды, да тучки все заволокли… Дождик моросит.
Ручка двери купе задергалась и показалась взлохмаченная мужская голова:
— Орёл не проехали? — спросила лохматая голова, жалобно моргая глазами. — Когда Орёл?
— Спите, гражданин, спите, — успокоила пассажира Люба. — Я разбужу за двадцать минут. Устраивает?
— О,кей! — кивнул лохмач и растворился в полутемном проеме.
Максим внимательно смотрел на девушку, будто уже делал в уме набросок её тонкого карандашного рисунка, то нанося первые штрихи, то стирая их как неточные, неудачные.
— Жаль… — вздохнула она.
— Что жаль?
— А жаль, что ты не настоящий звездочет или астролог… Девчонкам бы рассказала — умерли бы от зависти.
— Настоящим был только один. И Он, уходя от нас, сказал: «Не ваше дело знать времена и сроки…». Только Он и был Пророком.
Девушка задумалась.
— А как же втой… этот Акс…
— Асклетарион…
— Ну да, астролог твой с картины? Он — что? Не настоящий?
Максим ответил не сразу. Он смотрел на девушку, думая о чем-то своем, и будто механически, только из вежливости, поддерживал диалог.
— Не настоящий?
— Почему не настоящий? Настоящий. Он ведь не соврал, когда ему мешок золота Домициан предлагал. А выбрал истину, которая — и он знал это — называлась для него «смерть». В этом его настоящность.
Теперь задумалась Люба. Потом, откинув прядь с волос, сказала:
— Ладно, ты мне тут мозги закомпостировал, а ведь в Орле должна сесть бригада ревизоров. Есть такая информация к размышлению. У тебя рублей пятьсот хоть есть?
— Не-а, — виновато улыбнулся Максим. — Ни ломаного грошика за душой.
Она вздохнула:
— Тогда ссадят… Если не соврешь.
Они снова помолчали.
— А кем ты работаешь, коль будущее за деньги не предсказываешь? — спросила девушка.
— Я — художник. Ну, у меня есть заказы, свои заказчики… Бывают, если точнее сказать. Но я на работу не хожу, в привычном смысле этого слова. Куда ходить?
— Выгнали, что ли, с работы-то? — без обиняков спросила Любаша, убирая со стола остатки ужина.
— Раньше в творческой мастерской макеты новых кварталов клеил, чертежи всякие… — сказал Максим, следя глазами за плывущей за вагонным окном луной. — Не сошлись характерами с главным… Пришлось уйти.
— Ты, небось, ему нехорошее будущее предсказал, — улыбнулась Люба.
— Ничего я ему не предсказывал. Так предначертано.
— Что — начертано? — спросила она. — Кто начертил?
— Не «начертил», а начертал, — поправил Максим. — Звездное небо над головой…
— Не уходи от прямого ответа, — ближе подвинулась Люба и заглядывая Максиму в глаза. — Говори, Звездочет несчастный!
— Да так… Я, понимаешь ли, знал, предчувствовал, что ЭТО с ним случится. Ну, каким-то шестым чувством предчувствовал. Это знание не мое.
— А чьё?
Максим пожал плечами.
— А он знал про твой дар?
— Знал, — кивнул художник.
— Так ты бы ему — красиво соврал.
— Не мог…
— Это почему? Грех? Так сейчас все врут. И попы врут, когда бизнесом занимаются. Им вдовица последний грош несет, а они его в бизнес, в бизнес… А ей — царство небесное обещают. Все врут и всё врет: реклама, политики, наш начальник поезда врёт, что не берёт… Нынче враньё грехом не считается. Хочешь жить — умей врать. Предприимчивость называется, вхождением в рыночные отношения.
Люба взглянула на расписание станций, потом на будильник на столике, потом на Максима.
— Все врут, Максимушка, все…
Нелидов с улыбкой посмотрел на девушку.
— Да мы прямо философы…
— Не обзывайся! — обиделась она. — Я тоже вру. Я ведь с «зайцев», безбилетников, тоже беру… Врут ведь не от хорошей жизни, чаще — от дурной.
— Потому она и нехороша жизнь, что врут…
Она перешла на другой ритм разговора, будто невидимы диджей поставил в её дискотеке «медляк»:
— И ты врешь. Когда импровизируешь на тему судьбы — ты ведь врешь?
— Я не вру. Я — знаю.
— Ой-ой-ой… Это я тебя жалела. Потому и не перебивала. Набуровил тут мне с три короба… Отца-то я почти не помню. Бросил он нас с мамой. Тебе бы, Максим, не картины — романы детективные писать… Больше бы на этом вранье заработал.
— Не получится, боюсь…
— Поэтому что врать боишься? Да? Ведь так?
Она опять от него отодвинулась. Сказала убежденно, будто сама себе:
— Потому у тебя за душой и нет ни гроша. Нельзя оставаться честным, если все врут. Это нечестно по отношению к другим. Помнишь, как в школе учили: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества».
— Давай о чем-нибудь другом, — предложил он. — Я думал, что умные речи проводников утомляют…
— Куда нам до вас, господин художник!..
— Может, перейдем к искусству?
— К искусству «Камасутры»? Нынче это называется «познакомиться поближе»…
— Дурак. Меня материальная сторона профессии интересует.
— Сколько трачу на холсты, подрамники и краски?
— Какая самая дорогая картина в мире? «Джоконда»?
— Самая дорогая? Наверное, та, которая еще не написана.
— А вот и нет! — она полезла на верхнюю полку и достала помятую газету. — Вот, пишут, что самая дорогая картина «Золотая Адель», или «Австрийская Мона Лиза»… 135 миллионов долларов! Ты можешь представить себе такую гору денег? Какие деньжищи художник этот… — она ткнула пальцем в газету, — Густав Климт какой-то отхватил!..
— Художник ничего не отхватил. Отхватили другие.
— Ладно, не художник… Художник разорился на миллионе роз. Но ведь у кого-то есть такие деньжища, коль картину так оценивают? У тебя есть?
Максим промолчал.
— И у меня нет. Но ведь у кого-то они есть, раз покупают эту картину.
— У кого-то, наверное, есть…
— А интересно, что там за австрийская Мона Лиза нарисована? Голенькая, наверное. И прекрасная.
— Нет, не «голенькая». Но ты права — прекрасная.
— А ты… того, голых женщин, натурщиц рисовал?
— Рисовал.
— А они были прекрасны?
— Не знаю, — не сразу ответил Максим. — Я тебе сейчас эскиз весталки Валерии покажу. Неудачный, как сказал один Мастер.
Он открыл крышку пенала, раздался тихий звук — будто откупорили бутылку вина с настоящей, а не пластмассовой, пробкой.
— Вот, смотри…
Она отдвинулась на самый край пробки, прищурила ореховые глаза, густо подведенные тушью.
— А вот и врёшь, что неудачная картина… И мастер твой тебе наврал. Красивая… Глаза, как спелые сливы…
— Вот с глазами-то я наврал, — вздохнул Максим. — Не те глаза, не те… Не весталки Валерии, а какой-то проститутки с Тверской…
