— Ничего, если никаких новых чудес не случится, завтра будем в Архангельске, — пообещал он уверенно.
— Нам сразу же понадобится очень много людей, — думая о своем, отозвался Неустроев.
— Не беспокойтесь, Константин Петрович, я говорил по прямому проводу с командармом-шесть, товарищем Самойло.
— Самойло будет обеспечивать военную подготовку нашей экспедиции?
— И не только военную. Он меня заверил, что у них все уже идет полным ходом.
Лена отложила книгу, которую с трудом читала при тусклом свете свечи.
— А правда, что Самойло — этакий красный Мюрат? — спросила она.
— В каком смысле?
— Я слышала, будто он до войны был безграмотным батраком и выдвинулся только в годы революции.
Шестаков расхохотался:
— История романтическая, но недостоверная. Основательно выдвинулся по службе еще предок его, Самойло Кошка, — он был гетманом запорожским и известен, помимо прочего, тем, что провел у турок в плену двадцать шесть лет, потом бежал и прославился воинскими подвигами.
— Значит, с родословной у него все в порядке, — улыбнулась Лена.
— Да, безусловно, — с полной серьезностью подтвердил Шестаков. — Что касается самого Александра Александровича, то я его очень хорошо знаю — мы воевали в этих местах почти два года.
— Так он профессиональный военный?
— И не просто профессиональный военный. Александр Александрович один из образованнейших и умнейших русских военных. Был генералом, помощником начальника разведотдела генерального штаба…
Шестаков протер платком запотевшее окно, всмотрелся в ночную темень, повернулся к Лене:
— Забавно, что его непосредственным начальником был генерал-лейтенант Миллер, главнокомандующий войсками Севера…
— А что?
— А то, что теперь именно Самойло выпер Миллера из пределов Республики. С треском…
— Действительно, смешно, — сказала Лена. Помолчав, задумчиво добавила: — Как революция все на нашей земле изменила, все смешала…
— Да-а, перемешалось здесь все крепко, — кивнул Шестаков. — Помню в прошлом году белое командование сообщило, что хотят встретиться с нами для передачи официального документа командарму Самойло. От наших пошли комиссар Чубаров, я и Иван Соколков…
— Так точно, я лично присутствовал, — авторитетно подтвердил Соколков.
Шестаков покосился на него, усмехнулся и продолжил:
— Да-а, так вот, встречаемся мы, значит, на нейтральной полосе, глядь — знакомые все лица! От миллеровцев — каперанг Чаплицкий, начальник их контрразведки, и лейтенант Веслаго — мы с ними служили в минной дивизии в Або-Асландских шхерах…
Лена вздрогнула, быстро взглянула на отца, но Шестаков, не обратив на это внимания, продолжал неторопливо рассказывать:
— Мы все от неожиданности растерялись. Потом Чаплицкий мне говорит: «Гражданин комиссар, или как вы там нынче называетесь, мне поручено передать вашему командующему, оберпредателю русского народа, смертный приговор Высшего Военного трибунала Северного правительства. Приговор вынесен заочно и будет приведен в исполнение незамедлительно после ареста Самойло…»
Снова вмешался Иван Соколков:
— Я тогда сразу сказал Николаю Палычу: раз мы эти… как его… парамен…
— Парламентеры, — подсказал Шестаков.
— Ага, парламентеры. Дык вот, раз, говорю, мы парламентеры, то давайте сразу и пристрелим их, шкур недобитых, белогвардейских!
Лена испуганно посмотрела на него, но Иван сокрушенно развел руками:
— Николай Палыч, конечно, против: нельзя, говорит, врагов, говорит, честные люди убивают в бою. У нас с тобой — диплома-ти-чес-кая миссия. Мис-си-я!
— Ну, и как же вы поступили? — сухо, с неожиданным ожесточением спросила Лена.
Шестаков пожал плечами:
— Я сказал Чаплицкому, что его смелость превосходит здравомыслие: максимум через полгода все вы будете пленными командарма Самойло.
Лена как бы из вежливости, без любопытства, сказала:
— А что он?..
— А он за это пообещал меня повесить на одном фонаре с командармом. Я, разумеется, душевно поблагодарил за честь, и мы расстались.
— И что же с ними стало? — так же вежливо и спокойно спросила Лена. Безразлично, как о чем-то малозначительном, совсем неинтересном.
Шестаков удивился:
— С этими, Чаплицким и Веслаго? Понятия не имею. Скорее всего, бежали вместе с Миллером. Чаплицкий, насколько мне известно, заправлял у Миллера всеми делами в последнее время. А почему вы об этом спрашиваете, Елена Константиновна?
— Да так, просто показалось любопытным… Чаплицкого я знала когда-то, во времена незапамятные…
Лена плотнее запахнула шубку и раскрыла книгу, пододвинула ее поближе к свече…
Скрипя сапогами по плотно слежавшемуся снегу, Чаплицкий и ротмистр Берс направились из старого архангельского порта через задворки Соломбалы в город. Берс натужно кашлял, на ходу задыхался.
— Я, кажется, совсем разболелся, — пожаловался он Чаплицкому.
Думая о чем-то своем, Чаплицкий пробормотал:
— Терпите, Берс, терпите. Скоро мы будем в тепле. Там я вас вылечу…
Берс, покосившись на Чаплицкого, сказал с неуверенным смешком:
— Когда вы так говорите, дорогой друг, я начинаю думать, что вы пропишите мне порошок Бертоле.
Чаплицкий удивился:
— Порошок Бертоле?
— Ну да! Лучшее успокаивающее средство — это сухой черный порошок.
Чаплицкий засмеялся:
— У вас действительно не в порядке нервы. Я собираюсь лечить вас проверенными народными средствами.
— Прекрасно! В учении Заратустры соискатель на лекарское звание должен был вначале вылечить трех пациентов из низшей касты — врагов Аруга-Мазды…
— Эту ступень я одолел давным-давно, — скромно сказал Чаплицкий. — А дальше что?
— Только после этого лекарь мог практиковать и в высшей касте — среди друзей Агура-Мазды…
Чаплицкий молча слушал. Остановившись, чтобы прокашляться, Берс воздел палец:
— Не забывайте, что по своему положению и происхождению я друг Агура-Мазды!
Чаплицкий ухмыльнулся:
— По своему положению вы беглый белогвардеец и враг революции. Ясно? Пошли!
Они двинулись дальше, и Чаплицкий продолжил:
— Поэтому…
— Стой! Кто идет? — И вместе с криком прямо перед ними из темноты вырос патруль: солдат с винтовкой наперевес и мужик в сером драном азяме.
У мужика в руках было старое охотничье ружье. Он вгляделся в путников и требовательно спросил:
— Пароль?
Чаплицкий, отодвигая назад Берса, выступил вперед:
— Знамя! Свои, товарищи!
